Приговоренный к власти - Александр Горохов

— Как это, Алеха, тебя угораздило выдвинуть свою кандидатуру? — не унимался игривый Охлопьев. — Ты ведь вроде был далек от политики?

— Наверное, так, как Дмитрий Дмитриевич. Во время нашей последней встречи мы уже, можно сказать, были политиками.

— Не помни зла, — нахмурился Топорков. — Я тогда погорячился, посадив тебя под арест. А вообще-то я тебя всегда по-хорошему вспоминаю. И как ты меня из воды вытащил, и тот день помню, когда ты трусливо с моей дачи бежал. И Алена тебя помнит. Сколько тебе сейчас лет?

— В депутатский норматив укладываюсь, — с легким вызовом ответил Лешка.

— И серьезно собрался? — в упор спросил Топорков.

— Абсолютно. Есть другие предложения?

Топорков отвернулся, а Охлопьев заговорил быстро:

— Видишь ли, Алексей, если по-честному…

— А ты-то почему толковище начал? Я беседую со своим соперником, а ты есть кто? Зять?

— Я доверенное лицо Дмитрия Дмитриевича и имею право голоса. Так вот, мы подумали, что нас, как там ни крути, вспоминай не вспоминай, но многое связывает. Мы вот что подумали. Что ты, что я — молодые еще для серьезных дел. А Дмитрий Дмитриевич — фигура серьезная, тяжеловесная. Тебе даже выгодней, чтоб он впереди тебя как тяжелый танк шел, дорогу торил. И есть такое предложение — объединиться. Сядет Дмитрий Дмитриевич в Думу, кресло тебе согреет, а потом ты его и заменишь. Что уж там говорить, Алексей, молоды мы с тобой для таких политических игрушек!

Лешка не ответил — держал паузу. Молчал, чтобы увидеть, как заелозил смущенно задом по скамейке Охлопьев, как набычился и еще больше потяжелел плечами Топорков.

— Нет, — ясным голосом сказал Лешка.

— Да не делай же ты глупостей, балда! Хоть сегодня не делай! — отчаянно застонал Охлопьев. — Ты представить не можешь, какая дорога перед тобой открывается! Потерпи, и куда как выше этой Думы поднимешься! Там ведь только свой срок штаны протер, и все! Ты выше взлететь сможешь, понял?!

— Заткнись, Виктор, — тяжело оборвал его Топорков. — Позиция у Алексея Дмитриевича ясная. Будем честно бороться. В старину, по дуэльному кодексу русских офицеров, дуэлянты, после того как посылали сопернику картель, то есть вызов, между собой общаться не имели права. Так что и нам… бывший самозваный лейтенант, говорить больше не о чем. К барьеру, юнкер! Я вас уважаю, Алексей Дмитриевич. Надеюсь, уважаете и вы меня.

Лешка помолчал, внимательно глядя в глаза Топоркова, потом медленно сказал:

— Я бы вас тоже уважал, Дмитрий Дмитриевич… Если бы был твердо и до конца уверен, что к воровству оружия, которое началось еще тогда, в Калининграде, а потом расцвело как буйный цвет в Западной группе войск и других странах бывших республик, вы лично не причастны.

Охлопьев ударил кулаком об стол и выпалил:

— Это уже слишком, Ковригин!

Но Топорков спокойно улыбнулся, остановил зятя движением руки и спросил насмешливо:

— Откуда такие сведения? Обо мне лично?

— Я знаю совершенно точно, — так же четко выговаривая слова, сказал Лешка — что одна ваша недалекая родственница, Наталья Васильевна, совместно с неким Дияновым и компанией этим воровством занимались. Это мне Витя Охлопьев в свое время подсказал ненароком. В августе девяносто первого. Из-за этого и погиб сержант Мосол. Помнишь, Виктор?

— Ни о чем таком я не говорил! — вспыхнул Охлопьев и испуганно заюлил глазами.

— Не говорил, — согласился Лешка. — Но ты изложил ряд фактов, которые вкупе с моими нарисовали достаточно полную картину. Наталья Васильевна и ее компания воровали оружие. Во всяком случае, в масштабах нашего полка. Из-за этого погиб сержант Мосол, из-за этого сел за решетку прапорщик Козлов. Потом, насколько я знаю, опять же с твоих слов, Виктор Диянов служил в бывшей ГДР. Наталья Васильевна была при нем уже в качестве жены. Сегодня все откровенно говорят, что война в Чечне обеспечена краденым оружием. И на Ближнем Востоке тоже появляется наше, невесть как туда попавшее оружие, вплоть до танков. А потому вопрос…

— Можешь остановиться, — улыбнулся Топорков. — Про Мосла вспомнил. Ну да, ошибся я насчет него, не в бабах вовсе оказалось дело. Подворовывал он оружием. Но я-то при чем? А в Западной группе войск я никогда не служил и прямого касательства к оружию не имел. Но скажу по-бытовому и просто. Я сейчас, в сравнении с прошлыми временами, нищий. И умру я тоже нищим, юнкер. Как подобает солдату. Той дачи, на которой ты гулял, у меня уже нет. Машина моя давно продана и проедена. Если хочешь, пройдем отсюда сто метров и увидишь мою избушку, увидишь мой гардероб, где висит два штатских костюма, которые я никогда не ношу, поскольку родился в кителе с погонами. Я не знаю, как выглядят доллары, потому что живу на рубли, и за границей ни разу не был, так что мне и счета там в банке не открыть. Сам соображаешь, что крупномасштабные воры так не живут. А уж если бы я воровал, то, надеюсь, соображаешь, как бы я жил. Так что, юнкер, ищи другое слабое место в моей обороне.

— Сколько угодно! — деланно рассмеялся Лешка. — В августе девяносто первого года, во время путча, вы, Дмитрий Дмитриевич, извините, собирались со своими вертолетами штурмовать Белый дом! Так?

— Так, — кивнул Топорков. — Собирался, да не собрался. И сам Президент России пожал мне за это руку. Наград я, как прочие прохиндеи, не удостоился, но рукопожатие было искренним. Бита твоя карта?

— Бита, — снова засмеялся Лешка.

— Кстати сказать, — насмешливо продолжал Топорков. — И из тебя героя тогда не получилось, хоть ты и устремился вертолеты остановить? Слышал, что ты вместо орденов в тюрьму сел!

— Отличная информация! Все один к одному! И моя карта бита! Не защитник я Белого дома, а лагерная тля!

— Молодец, юнкер, что реально смотришь на вещи. Ты мне всегда нравился. — Он положил свою тяжелую руку на плечо Лешке и сказал мягко: — И коль ты признаешь свой разгром на этом этапе сражения, то будет тебе и награда. Спустись по этой тропке к речке. Моя Алена хочет тебя видеть. Я ей обещал, что пришлю, как бы мы с тобой ни поцапались. А ты, Виктор, сиди на месте. Будь мужчиной.

— Иди, Ковригин, — пробурчал Охлопьев и отвернулся. — Иди, я тебя не боюсь и свиданки этой ненужной тоже.

— Спасибо тебе, Витенька, — Лешка встал и изобразил поклон. — Пойду поговорю с твоей женой. Не обессудь, если уведу ее у тебя по случаю, уж такие у нас с тобой всегда были братские отношения.

Он выскочил из беседки и, чувствуя в душе сладкую радость победителя, пошел по тропинке к речке.

Сообразил по дороге, что никого и ни в чем он не победил, а скорее даже проиграл все, что мог проиграть.

Он спустился к причалу, возле которого на земле лежали вверх дном три лодки, а одна болталась на воде, привязанная веревкой к перилам. На скамейке у перил сидела Алена и издали внимательно смотрела на Лешку. Она не скрывала, что терпеливо ждала его здесь, у реки, ждала, пока его пришлют, и во всей ее напряженной позе светилось это звенящее ожидание.

— Здравствуй, Алена, — сказал он, пытаясь быть легким и свободным.

— Вот наконец и ты, — она поднялась со скамьи, шагнула к нему, обняла и прижалась, застыла.

Они стояли неподвижно посреди причала, и на миг Лешке показалось, что к этому моменту он и шагал так долго, что этой встречи ждал, что так и было начертано в неведомой книге судеб.

Она медленно отстранилась от него, но все так же не сводила с его лица глаз.

— Ты все такой же. Даже не поседел с тех пор. Но уже мужчина.

— А ты окончательно стала похожа на мадонну. Их ведь итальянцы рисовали совсем девчонками.

— Мадонна с младенцем, — кивнула она. — Младенец остался дома. Сознайся честно, из-за чего ты убежал тогда поутру? Ты был прав. Молодой, интересный парень, зачем связываться с хромоногой.

— Это чепуха, — сдавленно сказал Лешка. — Я даже не вспоминал тебя никогда хромоногой. И я не убежал. За мной шла охота, смертельная охота. Моя жизнь и жизнь моего друга висели на волоске. И нас убили бы, но пришли к выводу, что проще и лучше это сделать в Афганистане. Но там что-то не сработало, и мы по случайности остались живы.

— Ты мог бы написать! — нервно сказала она.

— Не мог! От этого тоже зависели наши жизни.

— А я ждала. Долго ждала. И жду до сих пор.

— Чего ты ждешь? — пролепетал Лешка. — Сумасшедшая.

— Тебя жду, — просто сказала она. — Хотела тебе сегодня гадостей наговорить, а увидела, ноги не держат и язык заплетается. Вот так. — С неожиданной силой она схватила его за руки и, пылая всем своим тонким лицом, яростно зашептала: — Не было ни часа, ни минуты в моей жизни, чтобы я не помнила, не жила тобой! Я знаю, что тебя посадили в тюрьму, я знаю каждый день твоей жизни! Я видела тебя здесь, в День Победы, на митинге, и с того мгновения вообще сошла с ума. Если ты скажешь одно слово, я убегу за тобой куда хочешь. Возьму дочь и убегу, хоть сейчас, прямо с этих мостков. Ты мой первый и единственный, а все остальное я прожила как во сне.