История германского фашизма - Конрад Гейден

Разумеется, последнюю не приходилось подстегивать для этого. Штрассер немедленно после оглашения плана Юнга потребовал перевыборов рейхстага на платформе борьбы против этого плана; однако вместе с тем он по испытанному рецепту обрушился на конкурента, т. е. на Гугенберга, и разнес его в пух и прах. У него были для этого свои основания, так как Гугенберг настаивал перед Гитлером, чтобы партия отказалась от «социализма» Штрассера, а также от федеровской агитации против «процентного рабства». Однако в то время как Штреземан разглагольствовал против Гугенберга, Гитлер уже заключил союз с последним. Гитлер сделал это неохотно, так как это противоречило принципу «блестящей изоляции», к которой он приучил своих приверженцев. В частности, он отказывался вначале вступить в «имперский комитет германской народной инициативы». Лишь мало-помалу Гитлер понял, что эта кампания предоставит к его услугам огромный аппарат пропаганды гугенберговского концерна и даст ему возможность воспользоваться этим аппаратом для своего триумфа.

«Германская народная инициатива против плана Юнга и против легенды об ответственности Германии за войну» была в сущности протестом магнатов промышленности против внешней политики Штреземана. Гитлер с самого начала искал контакта с этими кругами; теперь он приобрел друга и порой даже горячего поклонника в лице старика Эмиля Кирдорфа, распоряжавшегося большими денежными фондами, предназначенными для их политических целей. Денежная поддержка национал-социалистической партии из кошелька тяжелой промышленности была временно прекращена лишь весной 1932 г. после ярко антикапиталистических речей Штрассера. Гугенберг со своего рода бескорыстием предоставил на борьбу за плебисцит свои богатые технические средства. Последние на сей раз были самым блестящим образом использованы национал-социалистами, а не его партией. Только союз с Гугенбергом, т. е. поддержка со стороны промышленников, создал тот громкоговоритель, который год спустя донес речи национал-социалистических ораторов до шести с лишком миллионов избирателей.

Народная инициатива чуть не провалилась; в ней приняли участие 10,06 процента всех имеющих право голоса, т. е. как раз требуемый законом минимум. Рейхстаг, конечно, отклонил этот закон, причем против закона голосовали также несколько депутатов из левого крыла немецкой национальной партии. Гугенберг немедленно выбросил этих депутатов из партии. В общем плебисцит дал только 5,8 миллиона голосов, т. е. едва одну треть требуемого числа. Это было несомненным поражением.

Когда Гинденбург 13 марта 1930 г. поставил свою подпись под планом Юнга, Розенберг писал в «Беобахтер»: «Без всякой сентиментальности мы констатируем, что президент фон Гинденбург порвал с Германией и принял решение в пользу колонии Юнга. Поэтому пробуждающаяся Германия в свою очередь рассталась с ним». А Штрассер хладнокровно заявил в парламенте: «Мы потребуем перед государственным трибуналом грядущей Третьего Рейха голов тех, которые подписали план Юнга и связанные с ним законы, игнорируя при этом жизненные необходимости немецкого народа».

Плебисцит[120] провалился, но благодаря поддержке Гугенберга национал-социалистическая партия была у всех на устах и приобрела самую широкую известность в стране. Однако своей собственной энергии она обязана тем, что сохранила эту популярность и впредь. С осени 1929 г. вплоть до сентября 1930 г. она сражается с противниками на бесчисленном количестве митингов.

Уже в мае 1929 г. национал-социалистическая партия имела солидный успех на выборах в саксонский ландтаг. Она получила почти вдвое больше голосов, чем в 1928 г.; правда, это дало ей всего только пять мандатов из шестидесяти девяти. Но эти пять мандатов решали, от них зависело, будет ли перевес на стороне буржуазного блока или марксистской левой. Более крупную победу партия одержала к концу года в Тюрингии, где она получила шесть мандатов. На прусских коммунальных выборах 1929 г. она получила такое количество голосов, что могла уже претендовать на двадцать два места в ландтаге вместо прежних семи. Летом 1929 г. партия насчитывала уже 120 000 членов, причем эта цифра с тех пор возрастает в геометрической прогрессии; в марте 1930 г. их было уже 210 000.

Этим притоком партия обязана, между, прочим новому пропагандистскому средству, которое она получила у своих буржуазных конкурентов путем хитрости и ловких тактических ходов: она получила свой первый министерский портфель. Уже после саксонских выборов Гитлер настаивал на том, что партия должна принять участие в правительстве.

«Ради бога, — воскликнул тогда Штрассер, — только не это! Нам нужна политика катастроф, ибо только она очищает дорогу национал-социализму».

Лидер национал-социалистов в саксонском ландтаге, капитан-лейтенант в отставке фон Мюкке, тоже лишь с большой неохотой вел переговоры с буржуазными партиями. Он высказался в том смысле, что предпочитает открыто марксистское правительство буржуазной мешанине, и имел даже неосторожность заявить это в письме к саксонской социал-демократической партии, которой он сделал известные предложения. Это привело к разрыву: Мюкке выступил из партии, а преемник его, его личный враг, капитан-лейтенант в отставке фон Киллингер, повернул руль в сторону буржуазии. Однако немецкая народная партия отклонила предложения Киллингера и предпочла удовольствоваться министерством чиновников, и поныне (1932) управляющим Саксонией.

Зато партии удалась вылазка в Тюрингии в январе 1930 г., в которой Гитлер принял личное участие. В лице депутата рейхстага Фрика Германия получила первого министра национал-социалиста. По мысли Гитлера, Фрик никоим образом не должен был быть «тихим работником», за которого говорят только его дела, он должен был возможно чаще выступать сам и давать избирателям материал для разговора. На массы действовал уже тот факт, что партия, враждебная конституции, держала в своих руках полицейскую власть в одном из германских государств; успех создает популярность. В этом смысле назначение Фрика тюрингенским министром внутренних дел (23 января 1930 г.) было наилучшей пропагандой. Фрик ввел в школах национал-социалистские молитвы и вступил в конфликт с имперским министром внутренних дел Зеверингом — тюрингенское «правительство наци» стало злобой дня в Германии. В этом конфликте Фрику повезло: в конце апреля Зеверинг вместе со всем имперским правительством вышел в отставку, а его преемник д-р Вирт пошел на уступки. Разумеется, эта победа над «марксистским» министром внутренних дел завоевала национал-социалистам новые симпатии буржуазии.

Итак, эксперимент в Тюрингии привел не к тому, чего опасались оба Штрассера, а к противоположному результату. Впрочем, в своей оппозиции против участия в правительстве Грегор Штрассер вел себя гораздо умнее, чем его брат Отто: он шел лишь до предела дозволенного. Напротив, д-р Отто Штрассер еще накануне назначения Фрика обратился к руководящим членам партии с циркулярным письмом, в котором протестовал против участия в тюрингенском правительстве. Это было открытым ударом по авторитету Гитлера, ударом, который хозяин партии уже не мог оставить без ответа.

В многочасовом и горячем споре с Отто Штрассером (21 и 22 мая 1930 г.[121]) Гитлер требовал от последнего не более и не менее как ликвидации его издательства «Кампф». Во внешней жизни партии эта беседа не была крупным политическим событием и не оказала влияния на организацию и рост партии. Но в идейной жизни партии она сыграла большую роль, ибо, так сказать, установила «вечные идеалы». Во многих своих деталях эта беседа была чисто немецкой, можно сказать — до смешного немецкой. Гитлер открыл политический спор разговором об… искусстве. Поводом к этому послужил призванный Фриком в Веймар профессор Шультце-Наумбург, первоклассный «художник», как выразился Гитлер. В кругу Штрассера, напротив, видели в Шультце ретрограда и вообще осуждали высказывания Гитлера в духе Вильгельма II против нового стиля в искусстве. Это побудило вождя партии раз навсегда констатировать:

«Все, что вы здесь говорите, показывает лишь, что вы не имеете ни малейшего представления об искусстве. В искусстве вообще нет «молодых» и «старых», как нет и «революции в искусстве», а есть вообще только одно вечное искусство, именно гречески-северное искусство; что касается всего прочего, то все разговоры о голландском искусстве, об итальянском искусстве, о германском искусстве лишь вводят в заблуждение; столь же неразумно видеть в готике особый вид искусства — все это не что иное, как северно-греческое искусство; все, что заслуживает названия искусства, может вообще быть только северно-греческим».