О героях и могилах - Эрнесто Сабато

Доехав до Больших Бульваров, я велел шоферу везти меня в любое трансагентство. Купил там билет на ближайший самолет. Подумал и о наблюдении за аэродромом, однако мне все же казалось, что Секта собьется со следа, будет ждать меня сперва у консульства.

Так я вылетел в Рим.

XXXI

Сколько глупостей мы совершаем, полагая, что рассуждения наши безупречны! Ну да, мы рассуждаем верно, рассуждаем превосходно, исходя из предпосылок А, В и С. Беда та, что мы упустили из виду предпосылку D. Да еще Е и F. И весь латинский алфавит плюс русский. Но хитроумные следователи от психоанализа бывают очень довольны, сделав наиточнейшие выводы из своих скелетоподобных схем.

Сколько горьких дум передумал я на пути в Рим! Я пытался упорядочить свои мысли, свои теории, пережитые события. Ведь предугадать будущее возможно лишь тогда, когда нам удается обнаружить законы прошлого!

А сколько промахов было в прошлом! Сколько оплошностей! Сколько наивнейших поступков, и это у меня-то! Лишь в тот момент я понял двусмысленную роль Домингеса, вспомнив историю с Виктором Браунером. Теперь, много лет спустя, я убеждаюсь в верности своей гипотезы: это Домингес толкнул его на путь к психиатрической больнице и к самоубийству.

Итак, во время того полета я вспомнил странную историю Виктора Браунера и вспомнил также, что при встрече с Домингесом спросил у него обо всех: о Бретоне, о Пере, о Эстебане Франсесе, о Матте, о Марселе Ферри. Только не о Викторе Браунере. Знаменательное «забвение».

Для тех, кто не знает, расскажу историю Браунера. У этого художника навязчивой идеей была слепота, и на многих картинах он изображал людей с выколотым или вытекшим глазом. Даже написал автопортрет, на котором у него один глаз отсутствует. Так вот, незадолго перед войной, на пирушке, устроенной в мастерской одного художника-сюрреалиста, Домингес спьяну запустил в кого-то стаканом – тот уклонился, и осколок вонзился в глаз Виктору Браунеру.

Судите сами, можно ли говорить о случайностях, если понятие случайности в мире людей лишено смысла. Напротив, люди, словно сомнамбулы, стремятся к неким целям, которые они порой смутно предчувствуют и к которым их, как мотылька к огню, влечет какая-то странная сила. Так Браунер шел к стакану Домингеса и к слепоте; так явился я к Домингесу в 1953 году, не зная, что опять делаю шаг по велению своей судьбы. Из всех, кого я мог бы повидать в то лето 1953 года, я почему-то остановился на человеке, в некотором смысле находившемся на службе у Секты. Остальное более чем очевидно: картина, привлекшая мое внимание, и мой испуг, и слепая натурщица (натурщица для этого единственного случая), и комедия ее сожительства с Домингесом, и глупейшая моя роль наблюдателя с антресолей, и моя связь со слепой, фарс с паралитиком и так далее. Предупреждение простакам:

И главное, предупреждение тем, кто после меня, прочитав это Сообщение, решит предпринять поиски и зайти хоть немного дальше меня. Были и у меня злополучные предшественники, вроде Мопассана (который поплатился безумием), вроде Рембо (который, несмотря на бегство в Африку, тоже кончил бредом и гангреной) и других безымянных героев, нам неизвестных и, вероятно, окончивших свои Дни – и никто не догадывался, почему – в стенах сумасшедшего дома, под пытками политической полиции, задохшихся в карцерах, утонувших в трясинах, съеденных хищными муравьями в Африке, угодивших в пасть акулы, кастрированных и проданных восточным султанам или, как я, обреченных на смерть от огня.

Из Рима я бежал в Египет, оттуда пароходом – в Индию. Рок словно бы обгонял меня и меня подстерегал: в Бомбее я почему-то очутился в борделе со слепыми женщинами. В ужасе я сбежал в Китай, оттуда – в Сан-Франциско.

Несколько месяцев прожил там в пансионе итальянки по имени Джованна. Потом все же решил возвратиться в Аргентину – мне стало казаться, что ничего подозрительного уже не происходит.

Очутившись на родине, я, наученный горьким опытом, выжидал, надеясь встретить какого-нибудь родственника или знакомого, который при несчастном случае лишится зрения.

Что было потом, вы знаете: наборщик Селестино Иглесиас, ожидание, несчастный случай, опять ожидание, квартира в Бельграно и наконец герметически закрытая комната, где, думал я, окончательно решится моя судьба.

XXXII

То ли от усталости, то ли от долгих часов напряженного ожидания или же от спертого воздуха, но меня стала одолевать сонливость, и в конце концов я забылся тревожным, мучительным сном, полным ускользающих, изменчивых кошмарных видений, смешанных с воспоминаниями, вроде истории в лифте или связи с Луизой или подсказанных ими.

Вспоминаю, был момент, когда мне почудилось, что я задыхаюсь; в отчаянии я вскочил, подбежал к двери, принялся колотить по ней. Потом скинул пиджак, чуть погодя и сорочку – все мне мешало, я изнемогал.

До этого момента я помню все отчетливо.

Не знаю, может, подействовали мой стук и крики, но дверь открылась, и появилась Слепая.

Я и сейчас ее вижу, вижу ее строгий силуэт в дверном проеме, а за нею светлый, как бы фосфоресцирующий фон. Было в ней какое-то величие, от всей ее фигуры, особенно от лица, исходила неодолимая магическая сила. Словно возникла в дверях застывшая безмолвная змея, вперившая в меня свои очи.

Я попытался воспротивиться чарам, парализовавшим меня: у меня было намерение (разумеется, нелепое, но почти логичное, если вспомнить, что никакой другой надежды не оставалось) накинуться на нее, повалить наземь, если понадобится, и искать выхода на улицу. Но, по правде сказать, я едва держался на ногах: страшная усталость, сонливость сковала мои мышцы, усталость болезненная, как при сильном приступе лихорадки. И действительно, в висках у меня стучало все сильней, и в какой-то миг мне померещилось, что череп мой сейчас лопнет, как перегруженный паровой котел.

Слабеющее сознание, однако, подсказывало, что, если я не воспользуюсь для спасения этой возможностью, другой уже не будет.

Рывком воли я напряг все свои силы и набросился на Слепую. Резко оттолкнув ее, я вбежал в соседнюю комнату.

XXXIII

Там царила полутьма. Спотыкаясь, я попытался нащупать выход. Открыл какую-то дверь и оказался в другой комнате, еще более темной, чем предыдущая, и там, гонимый отчаянием, я снова натыкался на столы и стулья. Ощупывая стены, опять обнаружил дверь, открыл ее, и опять меня объяла тьма, еще более густая, чем прежде.

Вспоминаю, что в хаосе моих мыслей выделялась одна: «Я погиб». И словно остаток сил у меня иссяк, я рухнул на пол, уже без всякой надежды: наверняка я попал в лабиринт, откуда мне никогда не выбраться. Задыхаясь, обливаясь потом, я пролежал несколько минут. «Только бы не потерять сознание», – думал я. Я попытался привести в порядок свои мысли и лишь тогда вспомнил, что у меня есть зажигалка. Посветив ею, я убедился, что комната пуста и что тут есть еще одна дверь; я отворил ее, она выходила в коридор, конец которого мне не был виден. Но что иное я мог сделать, как не воспользоваться этой единственной представившейся мне возможностью? Кроме того, поразмыслив, я понял, что моя идея насчет лабиринта, скорее всего, ошибочна – уж во всяком случае, Секта не приговорит меня к столь легкой смерти.

Итак, я пошел по коридору. Пошел с опаской, не быстро, так как зажигалка светила едва-едва, да и пользовался я ею лишь изредка, чтобы не расходовать бензин.

Шагов через тридцать коридор упирался в лестницу, идущую вниз, похожую на ту, которая привела меня из той первой квартиры в подвал, то есть тоже винтовую. Вероятно, она вела в ходы под квартирами и домами Буэнос-Айреса, в подвалы и подземелья. Метров через десять лестница была уже не винтовая, а прямая, и вокруг нее виднелись большие, пустые, но совершенно темные пространства – то ли подвалы, то ли склады; при слабом свете зажигалки я не мог их хорошо разглядеть.

XXXIV

Спускаясь по лестнице, я слышал характерный шум текущей воды; это навело меня на мысль, что я приближаюсь к одному из подземных каналов, образующих в Буэнос-Айресе огромную лабиринтообразную сеть клоаки, измеряющуюся тысячами километров. Действительно, я вскоре вышел в один из этих зловонных туннелей, по дну которого струился бурный поток вонючей жидкости. Брезживший издали свет указывал, что в той стороне, куда текут эти нечистые воды, видимо, есть так называемое «запасное устье» либо подвальное окно, выходящее на улицу или же в устье одного из главных каналов. Я решил идти туда. Идти надо было очень осторожно, по узкой кромке у стены туннеля – поскользнешься, не только рискуешь жизнью, но еще и угодишь в мерзейшие нечистоты.

Все тут было зловонное, липкое. Стены туннеля тоже были сырые, и по ним змеились струйки воды – вероятно, сочившейся из верхних слоев почвы.

Много раз в своей жизни я размышлял о существовании этой подземной канализационной сети, наверно, из-за склонности воображать подвалы, колодцы, туннели, пещеры, гроты – словом, все, что каким-либо образом связано подспудной, таинственной жизнью, жизнью ящериц, змей, крыс, тараканов, жаб и слепых.