Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы - Андрей Марчуков

Но это не смутило церковных сепаратистов. 23 октября всеми участниками собора – мирянами, пресвитерами и диаконами – был хиротонисан В. Липковский, который за несколько дней до этого был избран ими митрополитом «всея Украины». Следом за ним аналогичным образом на архиепископа Киевского был рукоположен еще один видный деятель движения – Н. Шараевский. Затем ими, как уже «каноничными» иерархами, на епископское служение был рукоположен еще ряд кандидатов.

Итак, спустя полтора года с момента своего провозглашения УАПЦ получила организационное оформление. Даже способ ее появления отражал саму суть украинского движения. Автокефалисты оказались не в состоянии овладеть всей церковью на украинских землях и были поставлены перед необходимостью идти на раскол, то есть действовать на принципе отрицания и противопоставления, «выделяясь» из более крупного целого. Неканоничное происхождение церковной иерархии и рукополагаемого ею духовенства (самосвятское, как называли его противники УАПЦ) и вся последующая «безблагодатная», то есть, по сути, не имеющая никакого отношения к Телу Христову, их деятельность стала ахиллесовой пятой новой церкви. Но ее сторонники – и те, кто понимал это, и те, кто считал соборную хиротонию высшей ступенью церковного строительства, – полагали, что цель оправдывает средства. Важен был результат – «украинцы» получили «национальную» церковь, в которой зазвучала «родная» речь.

Необходимо кратко охарактеризовать ее идеологию и основополагающие принципы, тем более что они отражали историю ее создания, определяли последующую деятельность, передавали ее дух. УАПЦ покоилась на «трех китах» – на автокефальности, соборноправности и украинизации. Наиболее непривычным для церковного сознания и в то же время основополагающим принципом при строительстве УАПЦ была соборноправность, которая подразумевала под собой участие всех верующих в церковной жизни через представительство в выборных органах церкви, начиная от приходских Рад (советов) до Всеукраинских соборов. УАПЦ состояла из иерархической системы Рад: приходских, волостных, уездных, вплоть до Всеукраинской. Вся полнота власти принадлежала этим Радам, а точнее – инициативным группам автокефалистов. Причем в ведении Рад находились не только хозяйственные и организационные вопросы, но и выборы членов причта, в том числе духовенства[679]. Они же избирали ВПЦР. Всеукраинская рада фактически являлась «высшим управляющим органом» церкви (хотя официально таковым считался Всеукраинский собор[680]) и обладала всей полнотой власти в перерывах между соборами, в том числе ведала утверждением кандидатур на епископские кафедры, учетом кадров, финансами. ВПЦР состояла как бы из двух частей: постоянного костяка – иерархов и административной верхушки из отцов-основателей церкви – и лиц, избираемых на Всеукраинских соборах. Причем система выборов была построена таким образом, что давала численное преимущество представителям Киева, то есть тем, кто стоял у истоков движения[681].

Собор властью по большому счету не обладал. Да это особо и не предусматривалось. Власть в УАПЦ принадлежала небольшой группе руководителей движения светского и духовного звания. Соборноправность обладала рядом преимуществ (приспособленностью к советским реалиям, специфике украинского движения). Ее обратной стороной стало подчиненное положение епископата и духовенства, их зависимость от воли членов Рад. I Всеукраинский собор автокефалистов определил, что «начальства в УАПЦ не должно быть», поэтому высшая церковная иерархия и духовенство не имели административной власти и строго контролировались Радами[682]. Такое положение впоследствии стало причиной многих конфликтов внутри УАПЦ.

На столь нетрадиционное устройство церкви оказало влияние несколько причин. Во-первых, в ней в известной степени нашли отражение те же процессы либерализации церковной жизни, которые были характерны для обновленческого движения. Многие члены УАПЦ действительно считали себя церковными революционерами и верили, что возрождают идеалы раннего христианства и освобождаются от старорежимной «царско-панской» церкви[683]. Укреплению соборноправности, порой перераставшей в «радоправие», способствовала советская система «двадцаток». Характер строительства церкви «снизу», путем раскола, от инициативных групп общественности, привел к тому, что именно приходы и их объединения стали считаться первоосновой УАПЦ. Наконец, причиной широких полномочий Рад и «приниженности» епископата и духовенства стал сам неканонический способ появления последних, что, в свою очередь, было обусловлено действием перечисленных выше причин.

Соборноправность была прочно связана с двумя другими принципами – с автокефалией и украинизацией. Автокефалия украинской церкви имела под собой тот же идеологический фундамент, что и украинское движение в целом. Национальное строительство увязывалось с церковным, и наоборот. Украинскую идентичность следовало укреплять через церковные институты, которые должны были этому всемерно способствовать. Так как РПЦ являлась церковью «Русской», проповедующей общерусские ценности, «украинство» автокефалистов становилось синонимом «антироссийскости».

Концепция церковной истории, выработанная сторонниками независимости украинской церкви, вполне укладывалась в русло национальной концепции истории Украины. Согласно ей, 1000-летней истории русской церкви не было, зато была церковь украинская, возникшая в конце X в. «с материнской помощью святой церкви Цареградской». Церковь «России» изображалась не органичной, неразрывной частью церкви Древней Руси, а «церквой – дочкой», созданной силами украинской церкви. Последняя, юридически зависимая, а по мнению автокефалистов, фактически независимая от Константинополя, в 1685 г. хитростью и обманом была переподчинена московскому церковному руководству. А украинский народ нашел в московском правительстве «не братьев – христиан, а жестоких поработителей»[684]. Путем некоторых логических построений и ссылок на церковную историю идеологи независимости пришли к заключению, что автокефальной украинская церковь была как минимум с 1686 г., так как Москва владела ею незаконно, а Царьград свою власть не восстановил. А это означало, что последующие столетия пребывания в РПЦ незаконны и неканоничны, как неканонично и пребывание на Украине РПЦ[685].

Это время изображалось поистине «царством тьмы». Унификация церковной жизни (создание общего пантеона святых, приведение служб к общим церковным нормам) вызывали негодование и трактовались как насильственная русификация, уничтожение украинских обычаев и традиций[686]. РПЦ автокефалисты обвиняли в корысти, царепослушании, в том, что она нарушила многие каноны и забыла свое предназначение. Провозглашение автокефалии преподносилось как законный шаг по восстановлению в прошлом независимой украинской церкви, как освобождение от «обрусительства и российского церковного империализма», делавших из «украинцев» «янычар» и «малороссов», и как восстановление утраченного духа христианской любви[687]. Из постулата о необходимости возвращения к «истинным» корням вытекала необходимость украинизации – возрождения украинского языка как языка богослужений, возрождения (а по сути, создания новых, выдаваемых за древние) украинских обрядов, песнопений и т. д.

Вопрос о языке богослужения был основным не только в идеологии УАПЦ и в ее практической деятельности, но и стал отличительной чертой национальной самоидентификации ее прихожан. Церковнославянский язык (не русский!) оказался главным препятствием на пути утверждения «национальной» церкви. Автокефалисты были убеждены, что «родной язык – путь к Богу», а «церковь без родного языка – церковь без души». Церковнославянский же был ими объявлен «мертвым», «непонятным» для верующих и «архаизированным русским», а потому мешающим утверждению украинской церкви[688]. Истинные же причины крылись в стремлении отгородиться от влияния русской культуры, разорвать культурное и духовное единство народов и тем самым укрепить нацию.

Эту мысль весьма ярко выразили слушатели Киевских богословских курсов – будущие священники УАПЦ. До нас дошли их сочинения на тему «Мой взгляд на современную общественно-церковную жизнь» (1921 г.). Почти все авторы к украинскому языку относились как к символической ценности (он не способ общения, а общенациональный объединяющий признак) и в его использовании видели способ «отделиться и избавиться от влияния сильнейшей нации» и укрепить государственность. Один из будущих священников так выразил его значение для строящейся нации: «Мы будем иметь родную церковь, родную школу – то есть крепкий родной язык. А где… родной язык – там и держава»[689]. А бывший министр исповеданий при Директории, видный украинский церковный деятель И. Огиенко, ставший в эмиграции митрополитом Илларионом, провел связь между языком богослужения и появлением самой нации. Он писал, что русские запрещают украинский язык для того, чтобы народ украинский не «усвідомлювался» и не «націоналізувався», и тем самым борются не только против языка, но и против самого народа, «ибо когда нет украинского языка в Церкви, то нет украинского народа как нации»[690]. Работа по превращению «народа» в «нацию» и стала альфой и омегой для УАПЦ.