История второй русской революции - Павел Милюков

Прогноз был правильный. Проблема: или Корнилов, или Ленин — здесь поставлена черновской газетой совершенно открыто, вполне откровенно указаны роковые последствия того положения, когда революция окажется «на краю» и «изолированной». Но на каком краю?

II. Провал наступления

Первые вести о прорыве. В дни, когда создавалось новое коалиционное правительство, среди левых течений преобладал страх, что революция окажется на правом краю. Не один Церетели констатировал «задержку развития революции» и пугал тяжелыми последствиями. Налицо был объективный факт, который повелительно требовал этой «задержки» во имя интересов родины. Россия стояла перед грозной национальной опасностью, которая обрисовалась во весь рост после неудачи наступления на фронте, осуществленного А. Ф. Керенским под влиянием настояний союзников. События на фронте развивались параллельно с кризисом власти в течение всего июля и, несомненно, оказали на ход этого кризиса очень сильное влияние. Дальше мы увидим, что и все содержание политической жизни в августе определилось тем же условием: необходимостью укрепить власть для воссоздания военной мощи России. Мы не знаем, возлагал ли Альбер Тома и другие сторонники русского наступления в рядах союзников серьезные надежды на успех русского наступления. Для военных целей достаточен был, вероятно, сам факт наступления, обещавший отвлечь на определенный срок определенное количество неприятельских войск с союзнического фронта на русский. Были, однако, и среди союзников люди, смотревшие на положение более серьезно и относившиеся с большими опасениями к конечному исходу задуманного стратегического маневра. Для этих людей уже тогда было ясно, что самое большее, чего можно требовать от русской армии в ее тогдашнем настроении, было, чтобы она продержалась в окопах. Двинуть ее вперед из окопов — значило рисковать, что она бросится назад. Об этом заблаговременно свидетельствовали те нечеловеческие усилия, которые приходилось делать, чтобы приготовить хотя бы «ударные» кадры, способные начать наступление. Предполагалось, что они увлекут своим примером и остальных. Но рискованность этого предположения была понятна всем, кто стоял близко к делу.

За несколько недель до наступления о его возможной неудаче и об опасности всего предприятия предупреждал приехавший в Петроград из Ставки председатель Союза офицеров полковник Новосильцев. П. Я. Рысс в своей книге «Русский опыт» рассказывает: «Помню, 15 июня 1917 г. ко мне приехал итальянский военный агент, хорошо знавший русскую армию и только что объехавший русский фронт. Он взволнованно сообщил, что наступление предполагается встык австро-германских войск и могло бы дать блестящие результаты. Но русская армия разложена и не способна к наступлению. Пока она стоит неподвижно, она существует, оттягивая неприятельские силы. В момент, когда армия выйдет из своего неподвижного состояния, она рассыплется, и тогда все погибнет. Россия выбудет из строя». О том же самом господин Тозелли сообщал тогда же и мне лично. Но было уже поздно. Через три дня наступление началось. Вместе с ним появился тот проблеск надежды, о котором мы говорили, описывая настроение Петрограда 19 июня. Неверующие хотели верить и заставить верить других.

Увы, скоро оказалось, что для оптимизма нет никакой почвы. Ночью с 6 на 7 июля, как раз тогда, когда в Петроград вступили военные части для усмирения большевистского восстания, в столицу пришли первые известия о прорыве фронта. Начиная с 8 июля, газеты начали печатать намеренно откровенные телеграммы с фронта, поразившие, как громом, русскую общественность.

Вот первая телеграмма этого рода, посланная с фронта 6-го и напечатанная в газетах 8 июля. «В 10 часов 607-й Млыновский полк, находившийся на участке Виткув-Минаюв, самовольно оставил окопы и отошел назад, следствием чего явился и отход соседей, что дало возможность противнику развить свой успех. Наша неудача объясняется в значительной степени тем, что под влиянием агитации большевиков многие части, получив боевой приказ о поддержании атакованных частей, собирались на митинги и обсуждали, подлежит ли выполнению приказ, причем некоторые полки отказывались от выполнения боевых поручений, уходили с позиций без всякого давления противника. Усилия начальников и командиров побудить к исполнению приказов были бесплодны».

На следующий день (9-го) телеграмма гласила: «Противник, развивая прорыв, продолжал в течение 7 июля дальнейшее наступление на Тарнополь. Наши войска в массе, не проявляя должной устойчивости, а местами не выполняя боевых приказов, продолжали отходить». 9 и 10 июля с фронта продолжали посылаться столь же тревожные известия. «Наши войска, проявляя полное неповиновение начальникам, продолжали отступать за реку Серет, частью сдаваясь в плен. Сопротивление оказала только 155-я пехотная дивизия... При громадном превосходстве сил и техники с нашей стороны на атакованных участках отступление шло почти безостановочно, что происходило от полной неустойчивости наших войск и рассуждения о том, исполнять или не исполнять боевые приказы начальства, и преступной пропаганды большевиков». 10 июля то же настроение отразилось и на судьбе атаки, предпринятой на Виленском наступлении у Крево. «На развитии дальнейшего успеха начинает сказываться неустойчивость и моральная слабость некоторых частей. Отмечается доблестное поведение офицеров, массами гибнущих, исполняя свой долг». «Приводивший части в порядок начальник штаба дивизии Генерального штаба подполковник Хольд убит».

Того же 9 июля по адресам Временного правительства, ЦК, Советов и верховного главнокомандующего исполнительный комитет Юго-Западного фронта, армейский комитет и комиссар XI армии послали сводную телеграмму следующего содержания. «Начавшееся 6 июля немецкое наступление на фронте XI армии разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, быть может, гибелью революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперед геройскими усилиями сознательного меньшинства, определился резкий и гибельный перелом. Наступательный порыв быстро исчерпался. Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже речи. Уговоры и убеждения потеряли силу, на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противника. Были случаи, что отданное приказание — спешно выступить в поддержку — часами обсуждалось на митингах, почему поддержка опаздывала на сутки. При первых выстрелах неприятеля части нередко бросают позиции. На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов, с ружьями и без них, здоровых, бодрых, потерявших всякий стыд, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Иногда так отходят целые части. Члены армейского и фронтового комитетов и комиссары единодушно признают, что положение требует самых крайних мер и усилий, ибо нельзя останавливаться ни перед чем, чтобы спасти революцию от гибели. Сегодня главнокомандующим Юго-Западным фронтом и командиром XI армии, с согласия комиссаров и комитетов, изданы приказы о стрельбе по бегущим. Пусть вся страна знает всю правду о совершающихся здесь событиях, пусть она содрогнется и найдет в себе решимость беспощадно обрушиться на всех, кто малодушием губит и предает родину и революцию»[18].

Наконец, 11 июля комиссары Юго-Западного фронта Савинков и Филоненко отправили телеграмму, чрезвычайно характерную для обоих и для всей постановки вопроса о «демократизации» армии. Революционная фразеология здесь приходит в резкое и сознательное противоречие с суровой действительностью.

«Мы, комиссары армии Юго-Западного фронта, — заявляют Савинков и Филоненко, — явившиеся на театр войны, для того чтобы увещеваниями, опирающимися на всю полноту авторитета полномочных органов революционного большинства, побудить войска исполнять свой долг перед родиной и свободой, мы теперь даем отчет вам и народу в том, что мы сделали и чего достигли, и по долгу совести заявляем о том, что сделать надлежит.

Я, Борис Савинков, бывший комиссар 7-й армии, и мой помощник Влад. Гобечиа привели 7-ю армию в состояние, которое дало возможность наступать. Герои пали в бою, и армия, увлеченная ими, сражалась доблестно. А теперь их нет, и она бежит. Как я отвечу за пролитую кровь, если не потребую, чтобы немедленно были введены с железной решимостью в армии порядок и дисциплина, которые бы не позволили малодушным безнаказанно, по своей воле, оставлять позиции, открывать фронт, губить этим целые части и товарищей, верных долгу, покрывая незабываемым срамом революцию и страну? Выбора не дано: смертная казнь тем, кто отказывается рисковать своей жизнью для родины за землю и волю.