А еще был случай… Записки репортера - Илья Борисович Гейман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером все укладывались в постели, укрывались. Дежурный учитель выключал свет… А утром обнаруживалось, что новые воспитанники спят на полу, под кроватями.
Вы испытываете такие же затруднения?
– Конечно. Может быть, не поголовно, но некоторые ребята трудно приспосабливаются к европейскому образу жизни. Трудно привыкают к привычным нам играм, житейским нормам, поведению в обществе.
К счастью, все это преодолевается. К концу учебы дети ориентируются в современных ценностях, хорошо ведут себя за столом, знают, что такое вежливость.
– А когда возвращаются в стойбище, полученное образование сказывается?
– Некоторые шутят: когда наш выпускник снова оказывается в тундре, от училища у него остается только новая привычка стучать перед входом в чум.
Но это не так. Они несут культуру своему кочевому народу. Занимаются небольшими библиотеками. При необходимости читают книги вслух неграмотным родственникам. Разучивают народные танцы. Поют вместе со своими домочадцами. Все это, конечно, на начальном уровне, но все же шаг вперед.
… К полудню я был уже на месте, откуда по своим маршрутам отправляются почтовые аэросани. С моим водителем мы нашли друг друга и начали готовиться в путь.
Почта была погружена. Передо мной стояли сани, сконструированные в конструкторском бюро Туполева. Как самолет. У них не было полозьев, они двигались на собственном брюхе.
Я забрался внутрь. Тесновато в зимней куртке и свитере. Сидеть предстояло на полу – кресел не было. Под задницей что-то лежало плюс моя куртка. Не отморожу.
Мы вырулили на реку. Обь широкая – тут уже ее устье. Нам предстояло проехать вверх по течению не знаю уж сколько километров. В санях лежала почта. Ее нужно было развезти по поселкам. Они стояли вдоль берега.
Сани набрали скорость. Было очень шумно – разговаривать невозможно. С первых метров я почувствовал, что комфорта не будет. На пути сплошные торосы. Наше транспортное средство плюхалась с одного на другой своим стальным днищем. Каждый прыжок мучительно отдавался в моей филейной части.
Водитель с усмешкой поглядывал на меня: слишком нежный пассажир ему попался.
Пока аэросани мчались по замерзшей реке, мы не пытались разговаривать из-за шума. Да и не до разговоров было из-за непрекращающихся ударов по моему нижнему бюсту.
Счастье, что поселки стояли недалеко друг от друга. Во время остановки, пока на почту сдавался груз, можно было вылезти из кареты и потереть больные места. Думаю, там разрастался огромный синяк.
На обратном пути мы остановились у чайной передохнуть. Я спросил у водителя, давно ли он живет в Салехарде?
– Очень давно. Я тут отсидел свое в ГУЛАГе, на 501-й стройке. Потом остался на жительство. Обзавелся семьей.
– Почему остался?
– А куда денешься? Жена не выдержала одиночества, вышла замуж. А у меня ни кола, ни двора. Куда ехать? На севере привык, вот и остался.
– Что за 501-я стройка, о которой вы говорили?
– Да вот, Сталин хотел соединить железной дорогой европейскую часть страны с Чукоткой. Наверное из-за военных надобностей. Да не успел.
Но все-таки к его смерти сумели проложить в одном из самых трудных мест на Земле шестьсот километров предполагавшейся трансполярной магистрали. В лагерях, которые шли один за другим, при пятидесятиградусном морозе зимой работало триста тысяч человек. Чаще всего, это были политические заключенные, осужденные по 58 статье Уголовного кодекса. И погибло тут сто тысяч. Шпалы были уложены на человеческих костях.
Пока водитель рассказывал о своих горестных годах, настало время торопиться домой. По широкой Оби, по торосам и неприятностям от ударов днища саней.
Утром я попросил у геологов вертолет – полетать над бывшей 501-й стройкой.
С воздуха трасса была уже почти не видна. Утонула в таявшей вечной мерзлоте. Рельсы не выдержали мороза, скрючились.
Завалились столбы с колючей проволокой. В труху превратились бараки. Среди них попалось одно почти целое здание – здание карцера.
Большая куча грунта. На ней вертикально застыл бульдозер. Похоже, его бросили, когда узнали о смерти Сталина.
Стройка ушла в небытие. Вместе с ней пропало в безвестности множество умных, работоспособных, любивших жизнь людей.
* * *
Нет, видно счастья на земле.
Есть только стремление к нему, погоня за счастьем.
Но само по себе счастье – сон, мечта.
Шолом Алейхем.
Утром в сенях у умывальника кто-то из постояльцев гостиницы в восторге кричал:
– В ресторане пиво появилось! Разливное, в кружках!
Я намотал на ус и поспешил в ресторан. Заблудиться невозможно – он был единственный на весь Салехард.
Шел я по улице и думал: где-то здесь, может быть, у меня под ногами, проходит шестьдесят шестая параллель, Полярный круг. Знать бы точно где, можно было бы стать на него, а то и сесть, оказаться верхом на Полярном круге.
Пиво в ресторане, действительно, было. Подавалось оно не бутылками, а в разлив. Я заказал себе сразу кувшин. Сижу. Предвкушаю. Пришла официантка. Поставила передо мной полный графин, рядом положила чайную ложку. Я удивленно поднял глаза:
– Зачем ложка? Думаете, я с сахаром буду пиво пить?
– Пригодится, – засмеялась официантка. – Поглядите на свет, все поймете.
Я посмотрел. И оторопел. В кувшине густо плавали какие-то черные вкрапления. Кажется, не живые, – мелькнуло в уме.
Осмотрелся. За столами вокруг сидели молчаливые люди и кропотливо вылавливали в своих стаканах черные комочки. Теми самыми чайными ложками. Когда примесей оставалось поменьше, принимались с наслаждением пить, смаковать пиво.
Я занялся тем же. И, отловив официантку, спросил, что за пиво особое в их заведении?
Оказалось, на заводе готовое пиво налили в цистерну, в которой до того возили то ли нефть, то ли мазут. Ее, конечно, помыли. Но как? По стахановски? Потом, когда вагон пригнали в Лабытнанги под Салехардом, обнаружили в цистерне грязь. Там были остатки нефти наполовину с пивом.
“Не выливать же такой редкий для полярных широт напиток, – подумало начальство. – Не отравятся, выпьют и так…”
Это о нас.
И не вылили. Даже цены не снизили. И правильно сделали. Никто не отравился. В том числе и я.
* * *
И глупец, когда молчит, может показаться мудрецом.
Царь Соломон.
Вечером мы с приятелями из окружкома ударили на прощание по "Папе с мамой" и я улетел в поселок Тазовский. Районный центр на побережье Ледовитого океана. Когда-то здесь была промысловая фактория. Ненцы били соболя и песца, русские и зарубежные купцы скупали добычу, привозили на этот край земли охотничьи припасы, хозяйственные товары и алкоголь. К нему
