Я был адъютантом Гитлера - Николаус Белов

Затем Гитлер перешел к теме дня: после обнародования германо-русского пакта о ненападении весь мир затаит дыхание. Я сказал фюреру, что отношусь к готовности Сталина пойти на это соглашение только с недоверием. Могу себе представить, какие у него при этом недобрые задние мысли! На это Гитлер ответил: он считает договор своего рода браком по расчету. Разумеется, со Сталиным надо всегда быть начеку, но в данный момент он в пакте с последним видит шанс устранить Англию из конфликта с Польшей.

Пока мы вышагивали по террасе взад-вперед, вся северная часть неба за горой окрасилась сначала в цвет топаза, затем стала фиолетовой, а потом внушающей мистический ужас багрово-красной. Первоначально мы подумали, что где-то вспыхнул огромный пожар. Но когда все небо на севере озарил красный свет, мы поняли, что имеем дело с весьма редким для Южной Германии природным явлением. Я сказал Гитлеру: это – предзнаменование кровавой войны. В ответ он произнес: если это так, то пусть она наступит скорее! Чем больше теряется времени, тем больше будет крови. Альберт Шпеер, которому я рассказал этот эпизод в 1967 г., после его освобождения из тюрьмы Шпандау, воспроизвел его в своих воспоминаниях неточно, вложив мои слова в уста Гитлера.

Вскоре после этого разговора Гитлера позвали к телефону. Риббентроп сообщил о позитивном ходе переговоров и задал конкретный вопрос насчет разграничения сфер обоюдных интересов. Сталин претендует на Прибалтийские государства – Литву, Эстонию и Латвию. Гитлер бросил взгляд на быстро поданную ему карту и уполномочил Риббентропа принять советскую точку зрения. Прошло еще несколько часов, прежде чем Риббентроп в новом телефонном разговоре, состоявшемся в 2 часа утра 24 августа, не сообщил о подписании пакта о ненападении{168}.

Гитлер поздравил своего министра иностранных дел и сказал нам, окружавшим его: «Эта весть разорвется, как бомба!»{169}.

Так оно и произошло. Ошеломление, удивление, ужас, недоверие и осуждение – так отреагировала общественность в Германии и во всем мире. Гитлер велел постоянно докладывать ему об откликах, пытаясь составить себе представление о том, какое именно действие произвело это соглашение на Англию, Францию и Польшу.

Во второй половине дня 24 августа Гитлер вылетел в Берлин, где ожидал в Имперской канцелярии возвращения Риббентропа из Москвы. Сразу же по приземлении Риббентроп явился к нему. Он шагал как триумфатор, и Гитлер сердечно приветствовал и поздравил его. Затем фюрер вместе с ним и Герингом удалился к себе для продолжительной беседы, Риббентроп рассказал о Москве и положил подписанный им договор на стол Гитлеру. Вырисовался новый раздел Польши.

В течение вечера я слышал много всяких мнений насчет возникшего положения. Риббентроп был твердо убежден в том, что германо-русский договор создал новую базу для успешных переговоров с Польшей. Но в первую очередь он воспринимал подписанный сроком на 10 лет пакт о ненападении с Россией совершенно всерьез. Риббентроп находился под большим впечатлением от Сталина и переговоров с ним. По его описаниям, Сталин был личностью более крупной, чем «чванливые» британские политики. Германия должна искать вновь стык своей политики там, где нашел его Бисмарк, когда его политика в отношении Англии застряла на мертвой точке. Из сообщений Риббентропа о его переговорах в Кремле мне бросилось в глаза то, что здесь проявилась совершенно другая сторона его личности. Рассказывал он обо всем непринужденно, свежо, просто и естественно. А стоило ему заговорить об англичанах, как лицо его становилось холодным и непроницаемым.

Последние дни перед войной

Внешнеполитические взгляды Гитлера не изменились. Несмотря на трудности с англичанами и кое-какие резкие слова против «тупых» британских политиков, фюрер все еще испытывал симпатию к этому «народу господ». Он лишь остро критиковал их за присущее им непонимание большевистской опасности, грозившей европейским государствам. Но позиция Англии, как и прежде, определялась ее островным положением. Будучи островной метрополией, она никогда не испытывала непосредственной угрозы со стороны какого-либо европейского государства. Она и сейчас чувствовала себя за Ла-Маншем в безопасности. Используя свое географическое положение и строя исходя из этого свою политику, Англия вот уже многие столетия, к счастью своему, имела такой объем безопасности и суверенитета, какому можно было просто позавидовать. Гитлер испытывал по отношению к англичанам уважение и зависть, а по отношению к русским – отвращение и страх. Эйфорию Риббентропа насчет договора о союзе с русскими он не разделял. Этот договор служил фюреру только тактическим маневром в рамках его политики; он надеялся, что и для Сталина – тоже. Если Гитлер в те дни не высказывал этого открыто, то по его репликам все же можно было отчетливо понять: вся его внешняя политика и дальше служит только одной цели – разгромить большевизм. В данном пункте он и тогда, и потом выступал против воззрений Риббентропа.

Своеобразную, но типичную для него позицию занимал Геринг. Успех Риббентропа в Москве он воспринял с ревностью и упрекал его в том, что тот недостаточно энергично добивался германо-английского взаимопонимания. Как я узнал от Боденшатца, Геринг много говорил с Гитлером об Англии. Фюрер усвоил точку зрения Риббентропа, что в суровой политической борьбе Англия пойдет на уступки лишь до определенного предела. По его мнению, этот предел был достигнут еще в марте, потому дальнейшие планы Гитлера могли успешно осуществляться впредь с учетом новой расстановки сил в Европе. Вот почему Риббентроп искал и нашел контакт с Россией. Поскольку фюрер от своей политической концепции отказываться не желал, он, хотя и очень поздно, все же присоединился к плану Риббентропа. Герингу же Гитлера переубедить не удалось. Конечно, Геринг соглашение с Россией приветствовал, но боялся новой опасности, а именно что влияние Риббентропа на фюрера снова усилилось. Геринг и Риббентроп, утверждал Боденшатц, друг друга просто терпеть не могли.

Я был свидетелем того, сколь роковое влияние личные симпатии и антипатии между «великими людьми рейха» оказывали на подход к важнейшим политическим событиям, а также на сам их ход и исход. Особенно отрицательную роль играл при этом Геринг. Пока речь шла о внутренних делах вермахта, средства и пути для компромисса на других уровнях все-таки еще находились. Но теперь вопрос стоял по-иному: мир или война. И мне казалось, что все ответственные лица должны руководствоваться только германскими интересами, отбросив личные амбиции. Но как из штаба Геринга, так и из окружения Риббентропа я слышал, что оба они оценку своим шефом Гитлером политического положения и базирующихся на ней его решений не разделяют. Я не сомневался в том, что каждый из них отстаивал перед фюрером свои взгляды, но добиться успеха в том не мог. Только совместный прорыв этих обоих вот уже полтора года главных внешнеполитических советников фюрера имел бы перспективу оказать на него действенное влияние. В тогдашней ситуации следовало бы посредством доверительного единства между Герингом и Риббентропом побудить Гитлера отказаться от действий вермахта против Польши и расчистить путь к новым переговорам с нею. Но каждый из них жаждал славы только для себя и только сам хотел быть ближайшим и лучшим советником фюрера.