Ночь для двоих - Томас Шерри

— Где и когда ты нашел ключи?

— Один — в сейфе в Хайгейт-Корте, когда мы приезжали туда после венчания. Другой — сегодня у Дугласа.

Он ненадолго вышел, чтобы принести из своей комнаты ключ. Элиссанда поставила шкатулку на комод. Вир вставил ключи и повернул оба одновременно. Нижняя часть крышки приоткрылась примерно на полдюйма. Он осторожно потянул ее вниз, и из тайника выпал небольшой сверточек.

Внутри оказалась книжица в кожаном переплете с инициалами Дж. Ф. К. в углу.

— Здесь записка для тебя.

— Что в ней сказано? — Она не хотела дотрагиваться до того, что побывало в руках Эдмунда Дугласа.

«Моя дорогая Элиссанда,

Кристабел Дуглас не умерла. Спроси у миссис Дуглас, что с ней случилось. И... — Вир запнулся и поднял глаза на жену. — И да буду я вечно жить в твоей памяти. Твой отец Джордж Ф. Каррадерз».

Дуглас нанес ей еще один удар. Теперь Вир по крайней мере не сожалел, что не применил хлороформ раньше. Дуглас всегда планировал этот последний удар из могилы.

Элиссанда выхватила дневник из рук Вира и швырнула его через комнату.

— Будь он проклят!

Слезы, которые она все это время пыталась сдерживать, потекли по лицу. Там, где ее ударил Дуглас, кожу жгло огнем.

— Элиссанда!

— Это даже не мое имя.

Она всегда любила свое имя, в котором соединились имена Элинор и Кассандры — матерей Шарлотты и Эндрю Эджертон. Ей были приятны забота и внимание родителей, придумавших это имя, его экзотическое звучание и музыкальность. Не было никаких сомнений в том, что Шарлотта и Эндрю долго думали, прежде чем назвать маленькую дочь таким замечательным именем.

Большую часть своей жизни Элиссанда была бессильна что-либо изменить, но еще никогда она не ощущала такого бессилия, как теперь, лишенная абсолютно всего, что когда-то имело для нее значение.

Муж подошел к ней сзади. Очень медленно и осторожно он обнял ее за талию и прижал к себе.

И она зарыдала, оплакивая разбитые мечты.

Когда слез больше не было, Вир помог жене раздеться и облачиться в ночную рубашку. Потом он поднял ее на руки и уложил в постель.

После этого он молча вышел из комнаты. Элиссанда лежала в полной темноте, широко раскрыв глаза, устремив невидящий взгляд в потолок. Ей было, очень жаль, что гордость не позволила ей попросить мужа остаться подольше. Но к ее огромному облегчению, он очень скоро вернулся.

— Ты хочешь пить? — спросил он.

Еще как! Он вложил ей в руку бокал с водой, и она выпила его залпом. Вир подвинул к кровати стул и сел.

Возможно, он прав и она действительно благодарна даже за мельчайшие проявления доброты. Но это было вовсе не мелкое проявление доброты с его стороны — остаться с ней в самую страшную ночь ее жизни.

Маркиз взял ее за руку.

— Элиссанда!

Она была слишком измучена и не стала больше напоминать ему, что это не ее имя.

Словно услышав ее мысленные возражения, Вир сказал:

— Твоя мать, вторично окрестив тебя, выбрала очень красивое имя.

У нее сжалось сердце. Она не думала о своем имени с этой позиции.

— Оно красиво надеждой, которой она его наделила, храбростью, проявленной в самый тяжелый момент жизни. То, что она осмелилась спрятать дочь на виду у супруга, — свидетельство ее огромной любви к тебе.

Элиссанда считала, что слез у нее больше нет. Она ошиблась, поскольку они хлынули с новой силой.

— Помни об этом, Элиссанда.

Слезы заливали глаза, текли по лицу и волосам. Муж дал ее платок. Она одной рукой прижала платок к глазам, другой сжала его руку.

— Знаешь, — сказал Вир, поглаживая ее руку подушечкой большого пальца, — когда я читал о синтезе алмазов, там в каждом абзаце повторялось, что алмаз состоит только из углерода, а значит, он родственник угля и графита. Дуглас — твой отец. С этим фактом не поспоришь. Но если он всего лишь безобразный кусок угля, то ты — алмаз чистой воды.

Ну, это вряд ли. Она лгунья и склонна манипулировать людьми.

— Твоя мать не дожила бы до сегодняшнего дня, если бы не ты. В этом я не сомневаюсь. Когда она была беззащитна, ты ее защищала.

— Как же иначе? Она нуждалась во мне.

— Далеко не каждый уделяет внимание бессильным. Ты бы выиграла больше, если бы льстила Дугласу. Или ты могла уехать в одиночестве. Необходима моральная стойкость, чтобы делать правильные вещи.

Элиссанда прикусила губу.

— Продолжай говорить, и я поверю, что являюсь кладезем всевозможных достоинств.

Маркиз фыркнул:

— Не являешься. И скорее всего никогда не будешь. Но у тебя есть сила и сострадание, иными словами, то, чего никогда не было у Дугласа. — Он коснулся кончиками пальцев ее виска и улыбнулся: — Я внимательно наблюдал за тобой все последние дни. Жизнь под гнетом Дугласа могла превратить тебя в хрупкое, трусливое и обидчивое существо. Но ты пылкая и страстная натура. Не позволяй ему лишить тебя этих качеств. Смейся над ним. Заводи друзей, читай книги, устрой бал, в конце концов. Если он сейчас откуда-нибудь смотрит на тебя, то пусть видит, что твои дни наполнены удовольствиями. Пусть знает, что ему не удалось сломать тебя, как он ни старался.

Слезы потекли с новой силой. Миссис Дуглас была права. Элиссанде повезло. Она счастливица. Человек, которого она нагло обманула, оказался преданным другом.

Она подумала о матери, которая спокойно спит в своей комнате. Она в безопасности, и с ней никогда не будут плохо обращаться. Элиссанда подумала о себе. Она сама себе хозяйка, и так теперь будет всегда. Она подумала об утре — ведь даже самая темная ночь не длится вечно — и удивила саму себя, почувствовав желание увидеть рассвет.

— Ты прав, — сказала она. — Я не позволю ему издеваться надо мной из могилы, также как и не позволила отобрать мою душу, пока он был жив.

Когда Виру было шестнадцать лет, его и Фредди вызвали из Итона к смертному одру их отца.

Даже умирая, отец не лишился своей обычной резкости и язвительности. Ничуть не смущаясь присутствием Фредди, он наказал Виру жениться как можно скорее и произвести на свет наследников, чтобы титул и поместье не перешли к младшему брату.

Вир придержал язык, поскольку у постели больного находился доктор и сиделка. Но он постепенно наполнялся злостью. Поздней ночью он решил, что больше не может терпеть. Пусть отец стоит на пороге вечности, он все равно скажет ему, что он презренный человечишка и жалкое недоразумение, а не отец.

Он пошел в спальню маркиза. Сиделка дремала в соседней комнате, но дверь в апартаменты маркиза была приоткрыта, и оттуда доносились голоса. Вир прислушался и узнал голос приходского священника.