Закон и женщина - Уилки Коллинз

Агония была нестерпима, я разбудила сиделку, я приняла доктора.

Никто ничего не подозревает. Мои страдания совсем прошли. Я приняла, вероятно, слишком мало яду. Придется раскупорить пузырек. К счастью, тебя нет возле меня, и моя решимость умереть или, лучше сказать, мое отвращение к жизни остается неизменным. Чтобы не поколебаться и впредь, я запретила сиделке посылать за тобой. Я только что услала ее вниз. Я одна и могу вынуть яд из моей туалетной шкатулки.

Я только успела спрятать пузырек, как ты вошел в комнату.

Я заколебалась опять, когда увидела тебя. Я решилась дать себе последний шанс на жизнь, а тебе последний случай выразить мне участие. Я попросила тебя принести мне чашку чая и решила, что, если ты, оказывая мне эту маленькую услугу, ободришь меня хоть одним словом или взглядом, я не приму второй дозы мышьяка.

Ты исполнил мою просьбу, но ты не был добр со мной. Ты подал мне чай так, как подал бы питье своей собаке. Потом ты подивился с рассеянным видом (вероятно, думая в это время о миссис Болл), что я уронила чашку, возвращая ее тебе. Нет ничего странного в том, что руки мои дрожали, когда у меня под одеялом лежал мышьяк, который я намеревалась принять. Уходя, ты учтиво пожелал, чтобы чай принес мне пользу, и даже не взглянул на меня. Ты глядел на осколки разбитой чашки.

Лишь только ты вышел, я приняла яд. В этот раз вдвое больше, чем в первый.

Я вспомнила сейчас, что я должна обратиться к тебе еще с одной просьбой.

Я уничтожила ярлык, который был приклеен на пузырьке с мышьяком, и спрятала пустой пузырек в свою туалетную шкатулку, но я забыла принять ту же предосторожность с пустым бумажным пакетом, на котором был ярлык другого москательщика. Я бросила его за кровать вместе с другими ненужными клочками бумаги. Моя сердитая сиделка заворчала на сор, подобрала бумаги и куда-то спрятала их. Надеюсь, что москательщик не пострадает из-за моей небрежности. Пожалуйста, не забудь сказать, что он ни в чем не виноват.

Декстер — я почему-то опять вспомнила о нем, — Декстер положил твой дневник обратно в стол и требует у меня ответа на свои предложения. Есть ли совесть у этого человека? Если есть, то и он будет страдать, когда мое самоубийство послужит ему ответом.

Сиделка вошла опять в мою комнату. Я выслала ее, сказала, что хочу быть одна.

Какое теперь время? Я не нахожу своих часов. Не предвещает ли эта слабость возвращающееся страдание? Оно еще не сильно пока.

Оно может усилиться ежеминутно, а мне осталось еще запечатать письмо, адресовать его тебе и спрятать под подушку, чтобы никто не нашел его до моей смерти.

Прощай, мой милый. Жаль, что я не была более красивой женщиной. Более любящей женщиной я не могла быть. Даже теперь боюсь взглянуть на твое милое лицо. Если бы я доставила себе наслаждение взглянуть на тебя еще раз, я даже теперь могла бы поколебаться и сознаться тебе в своем поступке, пока еще не поздно спасти меня.

Но тебя нет здесь. Тем лучше. Тем лучше.

Прощай. Будь без меня счастливее, чем был со мной. Я люблю тебя, Юстас. Я прощаю тебя. Вспоминай иногда с добрым чувством твою бедную безобразную

Заметка мистера Плеймора:

«Затерянные и добавленные слова в этой последней части письма так незначительны, что не стоит и упоминать о них. Клочки, которые были найдены склеенными вытекшим на них клеем и были сложены первые, составили часть письма, начинающуюся со слов: «Я высказала оскорбительные для тебя вещи сиделке» — и кончающуюся словами: «Я решила, что, если ты, оказывая мне эту маленькую услугу, ободришь меня хоть одним ласковым словом или взглядом, то я не приму». Благодаря склеенным клочкам, вторая часть письма (начиная с куска, помеченного 20-м октября) была сложена нами несравненно легче, чем первая, в которой мы встречали почти непреодолимые трудности».

Глава X LVIII

МОГЛА ЛИ Я ПОСТУПИТЬ ИНАЧЕ?

Когда я пришла в себя и осушила глаза после чтения этого ужасного письма, моей первой мыслью была мысль о Юстасе, моей первой заботой была забота о том, чтобы он никогда не прочел этого письма.

Да, вот до чего я дожила. Я посвятила свою жизнь достижению единственной цели и достигла ее. На столе передо мной лежало торжественное доказательство невиновности моего мужа. Но из сострадания к нему, из снисхождения к памяти его покойной жены единственным желанием моим теперь было скрыть это доказательство от него и от всего света.

Я припомнила странные обстоятельства, в результате которых было отыскано письмо.

Оно никогда не нашлось бы, если бы не я. Однако все, что я сделала, было сделано почти бессознательно. Ничтожный случай мог изменить весь ход событий. Я неоднократно пыталась остановить Ариэль, когда она упрашивала своего хозяина рассказать ей сказку. Если бы она, несмотря на мое сопротивление, не добилась исполнения своего желания, последние усилия памяти Мизериуса Декстера, скорей всего, не обратились бы к гленингской трагедии. И опять: если бы я не забыла дать Бенджамену знак прекратить запись, он не записал бы слов, в которых, по-видимому, не было никакого смысла, но которые привели нас к открытию истины.

Взглянув на прошлые события, я прокляла день, в который клочки ужасного письма были вынуты из их грязной могилы. В то самое время, когда Юстас начал поправляться, когда мы только что соединились опять и были так счастливы, когда мы надеялись сделаться вскоре отцом и матерью, перед нами внезапно восстал, как карающий дух, этот ужасный рассказ о страдании и грехе. Он лежал передо мной, угрожая не только спокойствию моего мужа, но, при тогдашнем критическом положении его здоровья, даже его жизни.

Часы на камине пробили час, когда Юстас приходил обыкновенно по утрам в мою маленькую комнатку. Он мог войти, увидеть письмо и отобрать его у меня. В ужасе и отчаянии я схватила письмо и бросила его в огонь.

Хорошо, что мне была прислана только копия письма. Если бы у меня в эту минуту был оригинал, его постигла бы та же участь.

Едва успел истлеть последний листок, как Юстас вошел в комнату.

Он взглянул в камин. За решеткой все еще виднелся черный пепел сожженной бумаги. Юстас видел за завтраком, что я получила письмо. Не догадался ли он, что я сожгла его? Он остановился и некоторое время молча глядел на огонь. Потом повернулся и взглянул на меня. Я была, вероятно, очень бледна, потому что он прежде всего спросил, не больна ли я.

Я давно решила не обманывать его даже в пустяках.

— Я немного расстроена, Юстас, — ответила я.

Он глядел на меня, как будто ожидая, что я объясняюсь. Я молчала. Он вынул из бокового кармана сюртука какое-то письмо и положил его на стол передо мной, на то самое место, где за несколько минут до того лежало предсмертное признание его покойной жены.

— Я тоже получил письмо сегодня утром, — сказал он. — У меня, Валерия, нет секретов от тебя.

Я поняла упрек, заключавшийся в последних словах мужа, но не стала оправдываться.

— Ты хочешь, чтобы я прочла это письмо? — спросила я, указывая на конверт, который он положил на стол.

— Я уже сказал, что у меня нет секретов от тебя, — повторил он. — Конверт распечатан. Взгляни сама, что в нем.

Я взяла конверт и вынула из него не письмо, как я ожидала, а вырезку из шотландской газеты.

— Прочти, — сказал Юстас.

Я прочла следующее:

«Странные деяния в Гленинге. В сельском доме мистера Макаллана, по-видимому, происходят какие-то загадочные события. В мусорной куче (да простят нам наши читатели упоминание о таком неприятном предмете), лежащей в парке, производятся таинственные поиски, увенчавшиеся, вероятно, каким-то открытием. В чем состоит это открытие, мы не знаем. Достоверно только то, что два джентльмена из Лондона, руководимые нашим достопочтенным согражданином мистером Плеймором, на протяжении нескольких недель просиживали дни и ночи в гленингской библиотеке над каким-то таинственным занятием. Будет ли тайна когда-нибудь обнародована? И не разъяснит ли эта тайна загадочного и ужасного события, которое наши читатели привыкли соединять с прошлой историей Гленинга? Может быть, мистер Макаллан, возвратясь на родину, будет в состоянии разъяснить эти вопросы. До тех же пор мы можем только ждать и следить за событиями».

Я положила газету на стол с не совсем христианскими чувствами к тем, кто издавал ее. Какой-нибудь репортер в погоне за новостями, вероятно, заглянул и в Гленинг, а какой-нибудь услужливый человек из местных жителей послал газету Юстасу. Не зная, что сказать, я ждала, чтобы муж заговорил первый. Он не заставил меня ждать, он немедленно приступил к расспросам.

— Понимаешь ты, что это значит?