Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1 - Николай Любимов

На том же самом пленуме выступал с речью Бухарин.

«Зиновьев (Бухарину). Во ВЦИК ты голосовал с левыми эсерами против Ленина.

Бухарин. Тов. Зиновьев, если хотите вспоминать, то вспомните, что вы мне рассказывали в 1923 году о необходимости арестовать Троцкого»[47].

Зиновьев ударил Бухарина в пах. Бухарин взвыл от боли и от злости и, не ограничившись полемическим выпадом в стиле «От дурака слышу», еще и возблагодарил ГПУ за то, что оно, прибегнув по указке Сталина к провокации, хватает троцкистов: «Через агента ГПУ нашли человека, который работал в вашей типографии и в то же время был связан с белыми. Слава ГПУ за то, что оно это сделало!» Зиновьев своей репликой дал Сталину козырь, который он прибережет на будущее. Настанет время, когда вершителям сталинского «правосудия» понадобится связать Бухарина одним узлом с эсерами и, помимо прочих обвинений, бросить на него еще одну тень – тень причастности к покушению Каплан на Ленина. Прочитав же ответ Бухарина Зиновьеву, всякий подумает: «Хорош гусь, однако, этот Зиновьев! Сейчас целуется с Троцким, а еще недавно хотел упрятать его в тюрьму!»

7 ноября, в день десятилетия Октябрьской революции, московские и ленинградские троцкисты вышли на улицы. Оружием служили им листовки, швабры и луженые глотки. В Москве с балкона гостиницы выступали Смилга и Преображенский. Муралов из окна Дома Советов шваброй отбивал попытку какого-то поборника «генеральной линии партии» поддеть крючком на проволоке и втащить в окно верхнего этажа полотнище с наклеенными на нем портретами Троцкого и Зиновьева. Раздавались крики: «Да здравствуют мировые вожди – Зиновьев и Троцкий!», «Ура Троцкому!».

Троцкого и Зиновьева поспешили выкинуть из партии. Других видных троцкистов, соратников Ленина, исключили на XV съезде, в декабре 27-го года. Принесших покаяние восстановили в партии, но разогнали по разным городам с предоставлением работы. Зиновьева и Каменева направили в Калугу. Зиновьева назначили председателем Губплана, Каменева – заместителем заведующего Губоно, Калужане – нужно не нужно – ходили, как ходят в зоопарк поглядеть на невиданных крупных зверей, в учреждения, где больше делали вид, что работают, двое опальных. Библиофил Каменев целыми днями рылся в букинистическом отделе книжного магазина. Калужане заразили обоих страстью гонять голубей. Когда Зиновьев и Каменев шли на Старый базар покупать турманов, мальчишки кричали им вслед:

– Вон царьки пошли!

Троцкого услали сначала в Верный (ныне – Алма-Ата), потом – в Бишкек, а потом выбросили в Турцию, предоставившую ему убежище на Принцевых островах, и теперь уже в наших газетах бывшего пролетарского вождя называли: «мистер Троцкий».

Накануне моего дня рождения я зашел после уроков за мамой в учительскую, чтобы вместе с ней идти покупать антоновку для пирога.

В учительской были только она и доктор Пятницкий, каждый год проводивший медицинский осмотр учеников. Речь у них зашла о разгроме троцкистской оппозиции.

– Это еще что! – сказал Пятницкий. – Вот увидите: головы с плеч полетят…

Тогда я воспринял пророчество Пятницкого как «красное словцо». Я не мог себе представить, чтобы социал-демократическая в своих истоках партия обратила, подобно Робеспьеру и его присным, террор против «своих».

Потом я вспомнил предсказание Пятницкого и лишний раз подивился прозорливости провинциалов. Столичных жителей, притом таких, как историк Тарле и адвокат Коммодов, внутрипартийный террор застал врасплох.

Издали видней. В тишине слышней…

5

Сталин имеет немного стремление торопиться.

Зимой 27—28-го года по Перемышлю пробежал слух, что в Москве и других больших городах закрывают частные магазины, а крупных нэпманов высылают в Нарым и прочие тому подобные отдаленные места.

Прикрыли частные магазины и в Перемышле. Прощай, зиновьевские булки и немешаевские баранки! У кооператива выросли «хвосты».

На уроках обществоведения нам до самого последнего времени внушали, что троцкисты, требуя ликвидации НЭПа, допускают грубейшую ошибку: наша кооперация еще недостаточно сильна, чтобы удовлетворить потребности населения, – без частных торговцев нам пока не обойтись; недаром, мол, Ленин говорил, что НЭП вводится «всерьез и надолго».

И вот мы, разгромив троцкистов, совершаем то самое, за что мы их осуждали. И те самые результаты, к которым, по мнению сторонников генеральной линии партии, неминуемо должна была привести политика троцкистов в торговле, уже налицо.

Я обратился за разъяснениями к обществоведу.

Смущенный преподаватель отделался общей фразой:

– Любимов сомневается в правильности политики нашей партии…

Я искренне недоумевал: почему вдруг такой поворот на 180 градусов? Почему я получил шлепок за то, что вызывало одобрение моего учителя еще какой-нибудь месяц тому назад?.. Откуда же мне было знать тогда, что генеральный секретарь ВКП(б) Сталин, точивший зубы на Троцкого и на троцкистов, исповедовал троцкизм куда фанатичнее, чем сам Троцкий, что он боролся с Троцким не за принцип, а только за власть, и что как скоро он, преимущественно изворотливостью Бухарчика и его начитанностью от марксистско-ленинского «писания», одолел троцкистскую когорту, так сей же час принялся проводить программу Троцкого, но под другим соусом? Недаром одним из главных обвинений, предъявляемых бухаринцами сталинистам, было обвинение в скатывании к троцкизму. Троцкисты требовали сверхиндустриализации. Нет, зачем же «сверх»? Это «сверх» отпугивает массы. Не «сверх», а просто индустриализации страны! На бумаге – «просто», а по существу – то же самое «сверх», ибо индустриализация Сталина мгновенно оголодала и оголила страну. Один из главных троцкистских теоретиков Преображенский в книге «О новой экономике» рассуждал так: каждая новая социально-экономическая формация требует источника «первоначального накопления». Для капитализма таким источником явились колонии. У социализма колоний быть не может. Социализму колонии заменят крестьяне. К этому сводилась его теория «первоначального социалистического накопления». «Ах ты, такой-сякой! – возопил Сталин вместе с тогдашними своими сторонниками. – Ты что же это, крестьян в колониальных рабов превратить хочешь?»[48]. А немного погодя Сталин бросит лозунг: «Коллективизация сельского хозяйства!» – и поработит крестьянство.

Летом 28-го года мы читали отчеты в газетах о первом гласном суде над интеллигентами-«вредителями», известном под названием «шахтинского дела».

Судят, ни мало ни много, пятьдесят три человека. Судят в Москве, в Колонном зале Дома Союзов. Судят с 18 мая по 5 июля 1928 года. «Первоприсутствующий» – Вышинский, будущий заместитель Наркомпроса Луначарского, ведавший высшими школами, так называемым профессиональным образованием, потому именовавшийся «Начальником Главпрофобра», в 30-м году председательствовавший на процессе Промышленной партии, а затем, когда понадобился более хищный зверь, сменивший Акулова на посту Верховного прокурора. Главный государственный обвинитель – Крыленко, которого уничтожат в ежовщину. Среди общественных обвинителей будущий Наркомфин Гринько, которого в 38-м году посадят на скамью подсудимых вместе с Бухариным и Рыковым и расстреляют, Осадчий и Шейн, которых через два года арестуют как вредителей. Заключенный Осадчий будет давать «свидетельские показания» на процессе Промпартии.