Южный ветер - Норман Дуглас

За спиной у него послышался шелест. Южный бриз, обдувавший тем утром Непенте, покрывая рябью воды Тирренского моря, приводил в движение всё, что мог; он отыскал лазейку в мощном плетении японских вьюнков, росших во влажной ложбинке, собиравшей зимой дождевую воду. Листья залепетали, словно плеснул ручеёк. Кит часто и радостно слушал эту мелодию, хотя бы в малой степени искупавшую молчание двадцати четырёх фонтанов стародавнего Герцога. Легендарная музыка! Сегодня она его опечалила. Какой у неё припев? «У царя Мидаса ослиные уши». Мидас, баснословный царь, прикосновение которого всё обращало в золото. Золото, самоцветы — разве они защитят от призрака?

Садовники, бродившие босиком по извилистым дорожкам, скоро заметили, что душу их хозяина окутал мрак. Они разделили его настроение с тактичностью, присущей естественной приязни. Один из них, притворившись, будто ему необходимо кое-что сделать вблизи от хозяина, подобрался поближе и ловко втянул его в разговор. В конце концов, что-то сказанное садовником заставило хозяина улыбнуться. Будто случайно, вблизи появились ещё двое. Ясно было, что хозяина следует приободрить. Они принялись рассказывать мистеру Киту любимые им сказки — о разбойниках, ведьмах, пиратах — чудесные старые сказки, которые он мог слушать без устали. Чтобы расшевелить его любопытство, они перебрасывались шутками, как бы не обращая внимания на его присутствие. Один из них, а после другой спел яростную песню о любви и сражениях, заученную им, ещё когда он бродил со своими стадами по скалистым равнинам — там, на материке. Кит уже смеялся, он пел им свои песни, рассказывал свои истории. Вот что сохраняло его молодым — возможность разогнуться, повалять дурака с такими людьми, как они, размять скованные условностями мышцы; он оживал, сменяя мимолётное на вечное, побрякушки светской жизни на Феокрита с его бессмертными созданиями{146}. Как прекрасна эта смеющаяся земля! Как беспечно скользят над ней, улетая, юные голоса!

Но им не удалось заглушить иные мелодии, бездомными привидениями полетевшие над домами и полями на тёплых крыльях сирокко — обрывки медной музыки городского оркестра, марширующего вместе с похоронной процессией. Он проклял их от всего сердца. Эти звуки вновь напомнили о мерзостном призраке, которого ему так страстно хотелось забыть. Смех его замер. Тщетно вглядывался он в своих весёлых язычников, в это воплощение радости. Да, играя с ними, он забывал обо всём, в них был его эликсир жизни, его панацея от единственной болезни, единственного греха и порока, существование которого он признавал — порока, не умаляемого тем, что он, увы, был неизбежным — порока старости. Чем дальше, тем пуще вокруг него сгущалась толпа мертвенно-бледных посланцев неумолимого призрака. Он слышал их жуткую поступь, они приближались, затмевая самый свет его жизни, заражая воздух, которым он дышал. Ненавистные, незванные гости! Они подвывали средь лилий. Сад полнился шелестом их страшных шагов.

В их присутствии мистер Кит начинал испытывать неприятное чувство, что-то вроде озноба — как если бы нечто злое заступило между ним и прекрасным солнечным светом. То было чувство, которое он — в другом человеке — мог бы определить как обладающее зловещим сходством с нравственными корчами.

ГЛАВА XXXV

Только ещё один человек на Непенте имел повод пожаловаться на музыку городского оркестра. Им был мистер Херд. В общем и целом этого рода похороны — первые, на которых он присутствовал, — не показались ему способными укрепить человека в вере. Хулиганство какое-то, а не погребение, думал он. Музыка была чересчур бойкой и шумной для столь торжественного события; пышные одеяния священников, громкие разговоры скорбящих, бурные жесты, которыми Торквемада сопровождал благонамеренную и тщательно подготовленную речь (дон Франческо, прирождённый оратор, справился бы с ней лучше, но он не был ни другом, ни даже духовником покойной) — всё это слегка отдавало неблагочестием. По дороге на кладбище все разговаривали и даже смеялись. Больше похоже на полонез, чем на похороны. В африканскую пору мистера Херда они произвели бы на него крайне неблагоприятное впечатление. Но мистер Херд менялся, горизонты его расширялись.

— Эти люди живут весело, — сказал он себе. — Отчего бы и нет? Что такое похороны, как не дружеское прощание? Почему же им не порадоваться? Надо полагать, мы всё равно встретимся снова — когда-нибудь и где-нибудь…

И больше он об этом не думал.

По дороге на кладбище его спутником оказался мистер Эймз, приличным шепотком сообщивший, что принимает участие в похоронах не столько из уважения к усопшей — в конце концов, по его понятиям нет худа без добра, — сколько потому, что в таком представительном собрании местных жителей и приезжих можно надеяться выяснить «распространённую точку зрения» на вчерашнее извержение — с тем, чтобы использовать её в приложении к «Древностям», озаглавленном «Недавние вулканические явления на Непенте».

— Правда? — откликнулся епископ. — Целая глава о вулканических явлениях? Она наверняка должна быть интересной.

Мистер Эймз с большим удовольствием пустился в обсуждение этой темы.

Глава могла бы быть интересной, согласился он, если бы не его невежество во всём, что касается геологии. Эта часть вызывает у него большую озабоченность. Монсиньор Перрелли обошёлся с геологическими вопросами слишком поверхностно по сегодняшним меркам. Винить старинного учёного, разумеется, не в чем, геология — наука современная, но он мог хотя бы поподробнее описать выпадения пепла и раскрошенной лавы, от которых остров, как известно, временами страдал. Однако рассказ Перрелли о них прискорбно неполон. Он буквально изобилует пропусками, которые приходится заполнять, кропотливо цитируя другие хроники того же периода. Короче говоря, это один из самых неудачных разделов его в остальном безупречного труда…

— Жаль, что я ничем не могу вам помочь, — сказал мистер Херд.

— И мне жаль. Хоть бы кто-нибудь помог. Тут был этот молодой еврей, Мартен, разбирающийся в таких вопросах лучше чем кто бы то ни было. Юноша неотёсанный, но настоящий специалист. Он пообещал снабдить меня современным отчётом и даже картой геологических структур острова. Я сказал себе: Именно то, что мне нужно. Однако проклятый отчёт так до меня и не дошёл. А теперь мне сказали, что он покинул остров. Уехал навсегда. Ему не хватило воспитанности даже на то, чтобы зайти попрощаться или оставить адрес. Очень неприятно. Кто знает, когда здесь опять появится знаток минералогии? Это ведь не скворцы, стаями не водятся. Приходится пока полагаться на собственные силы. Удивительно, кстати, как много разнообразных сведений способен собрать, когда его подопрёт, человек с хобби вроде моего, углубляясь в тёмные для него области знания, которыми ему при иных обстоятельствах и в голову бы не пришло заниматься. Становишься чуть ли не энциклопедистом! Минералы, медицина, стратегия, геральдика, навигация, палеография, статистика, политика, ботаника — что я знал обо всём этом или хотел узнать, пока не натолкнулся на старика Перрелли? Вы когда-нибудь пробовали комментировать классический труд, мистер Херд? Уверяю вас, это занятие открывает перед вами новые просторы, совершенно новые радости. Жизнь становится по-настоящему увлекательной. Просто чудесной!

Произнеся эту тираду, библиограф внезапно умолк. Снова он впал в свой извечный грех: начал с чрезмерной увлечённостью рассказывать совершенно постороннему человеку о том, что дорого его, библиографа, сердцу. Какое дело этому, объехавшему весь земной шар епископу до геологического состояния Непенте? Абсурд, бестактность.

Он попытался исправить промах, затеяв пустой светский разговор.

— Чем вы собираетесь заняться после похорон?

— Хочу повидаться с миссис Мидоуз.

— Вот как? Будьте добры, передайте ей от меня привет. Хотя может быть и не стоит. Нет, пожалуй, нет. По правде сказать, она два дня назад не пожелала меня узнать. Во всяком случае, очень было на то похоже. Должен признаться, меня это сильно задело, потому что я совершенно не представляю, чем я её мог обидеть. Напротив, я всегда питал к миссис Мидоуз слабость, она так мила, так женственна. Вы не могли бы попробовать выяснить, в чём дело? Спасибо. Возможно, он меня попросту не заметила. Она очень спешила. И по-правде говоря, была на себя совсем не похожа. Совсем. Белая, испуганная. Словно увидела призрака.

Его рассказ обеспокоил епископа.

— Да неужели? — спросил он. — Вы меня пугаете. Пожалуй, я прямо сейчас к ней и отправлюсь. Вы ведь знаете, она приходится мне двоюродной сестрой, и в последнее время мне за неё как-то тревожно. Да, я не стану ждать конца похорон, пойду! Возможно, мы с вами ещё увидимся вечером. Я вам тогда всё расскажу. А насчёт того, что она намеренно не пожелала вас узнать — не верьте в это даже на миг.