Живой пример - Зигфрид Ленц

— Ну, а теперь расскажите-ка мне, Люси, что с вами происходит?

И в знак того, что он пришел с готовностью все выслушать, он опустился на приземистую табуретку — конечно, только удостоверившись, что поблизости нет более удобного места для сидения.

— Так как. же все это получилось? Я полагаю, что ваше решение имеет какую-то предысторию?

— Что вы будете пить, Рихард? Чай или кофе? Иоганна сейчас приготовит.

Профессору Пичу не хочется ни того, ни другого, но вот против коньяка и пепельницы он не возражал бы, если это возможно. Еще здороваясь, он сразу же оценил, как плохо Люси выглядит, отметил про себя, какие условия жизни она себе создала, и то впечатление, которое у него составилось, уже вряд ли могли изменить какие-либо слова. Он позволил себе прежде всего выпить за здоровье Люси, потом тщательно стряхнул пепел со своей сигары в пепельницу, которую Иоганна поставила на вторую табуретку. Он знал, что делал, когда снова заговорил о том, как все в институте тревожатся за Люси.

Тут Иоганна заволновалась, потому что решила, что нашла человека, которому можно пожаловаться, но не посмела, тем самым предоставив Люси возможность устно изложить свое решение, которое она прежде обосновала в открытом письме.

— Вы уже прочли мое письмо, Рихард?

— Да.

— Тогда вы все знаете.

Для Люси ничего не изменилось, и теперь, после девятидневных размышлений, ее поведение представлялось ей чем-то обыденным и в данном случае даже единственно возможным.

Когда 21 апреля девять генералов и полковников захватили в Греции власть, она еще не решила, какую форму протеста избрать. Ведь Рихард, наверно, помнит, как неожиданно все это произошло; даже кое-кто из их явных противников нехотя признавал, что это «блестящая военная операция». Отношение изменилось, когда новый режим начал арестовывать людей, чья независимость суждений таила, как он полагал, для него угрозу. Вечером из телефонного разговора — их вдруг прервали, и больше ей не удалось уже соединиться — она узнала, что Виктор Гайтанидес тоже в числе арестованных, которых сослали на остров; тогда она не только поняла, что необходимо что-то предпринять, но у нее сложилось и ясное представление, как можно выразить свою солидарность и тоже участвовать в событиях.

— Вы видите, Рихард, какое я приняла решение: вот таким образом разделить их судьбу. Чтобы помнить, в каких условиях они живут в результате грубого насилия, и чтобы привлечь к этому внимание других, я сама поставила себя в те же условия. Вот и все. Я просила, чтобы институт дал мне отпуск на неопределенный срок.

Люси Беербаум как будто больше нечего было сказать, но в разговор вмешалась Иоганна, утверждая, что, прежде чем на что-то решиться, человек должен спросить себя, в его ли это силах, в первую очередь в чисто физическом смысле. Тут профессор Пич счел, что настал момент налить еще коньяку, и с сигарой в одной руке, а рюмкой — в другой он встал, подошел к завешенному окну и уставился в серую гладкую материю, словно она не скрывала от него садик за домом и соседние сады. Потом он отошел от окна, допил рюмку и принялся ходить по кругу перед тахтой; они избегали глядеть друг на друга.

Профессор Пич. Ваше решение невозможно, Люси… Ради вас самой… и ради нас… вы обязаны его…

Люси (резко). Отменить?

Пич. Пересмотреть. Я думаю, это ваш долг по отношению к нам.

Люси (огорченно). Знаю, Рихард. Но у меня есть долг и по отношению к самой себе.

Пич (настойчиво). В институте, Люси… Нет ни одного человека в институте, кто бы ставил это под сомнение. В одном из секторов даже обсуждался вопрос, не последовать ли вашему примеру… Вашему примеру, Люси… Сотрудники проявляют полное понимание…

Люси. Но?

Пич. Но сомневаются, что ваше решение — лучшая и самая действенная форма протеста.

Люси (взвесив каждое слово). Я, собственно говоря, не отстаиваю свое право на протест, Рихард, но я ни за что не откажусь от права выразить свою с ними солидарность, причем публично.

Пич (пробуя нажать на другие педали). Люси, вы живете в нашей стране больше двадцати лет. Вот уже десять лет, как мы работаем вместе… Вы теперь здешняя… Вы наша, Люси.

Люси. Спасибо за эти слова, Рихард… Но каждый человек приходит откуда-то… И чем старше становится, тем лучше это помнит… Возвращение домой… Это своего рода невольное возвращение домой.

Пич. Такое возвращение всегда приводит на чужбину. Наш дом здесь, Люси… Вы не ответственны за то, что происходит там… в стране, где вы случайно родились.

Люси (касаясь пальцами висков). Я и не чувствую себя ответственной… Но меня это сразило, Рихард… Да, я чувствую себя во всех отношениях сраженной.

Пич (встревоженно). Вы скажите, Люси, если я вас утомил… Если я вас только мучаю…

Люси. Нет, нет, уже прошло.

Пич (словно опираясь на собственный опыт). Вы же знаете, те, кто силой захватывает власть, не могут бездействовать… Они ни перед чем не остановятся… Это своего рода меры предосторожности… То, что полковники творят в Греции, это, повторяю, своего рода меры предосторожности. (Задумывается, потом продолжает, явно пытаясь умалить значение событий.) Классические, общепринятые меры предосторожности, которые пригодны лишь на первых порах, которые на нас больше не производят впечатления.

Люси (вторит эхом). Больше не производят впечатления.

Пич. Я хочу сказать, больше не удивляют… Арестовывают — на всякий случай — неблагонадежных, причем повсеместно… (С жесткой иронией.) А неблагонадежными оказываются все, у кого есть склонность к монологу… Значит, и мы, Люси, мы и нам подобные…

Люси. Нам ничего не угрожает.

Пич. Да, нам ничего не угрожает, непосредственно ничего… Но и нашим коллегам тоже.

Люси. Их институт закрыли. Их арестовали без объяснения причин.

Пич. Их выпустят… Эти господа — я имею в виду новый режим — не могут себе позволить посадить всех ученых страны… на неопределенное время.

Люси (горько). Не могут себе позволить?

Пич (с нажимом). Мировое общественное мнение… Против них мировое общественное мнение.

Люси (почти сардонически). Для иных, Рихард… восстановить против себя мировое общественное мнение и значит получить подлинное признание.

Пич (убежденно). Признак зарождающегося страха… Признак кризиса, и только… Сколь поспешно была принята эта мера, столь же быстро их отпустят… Может, вы не в курсе, Люси, кое-что уже предпринимается… В различных областях…

Люси. Вы знаете только одну область. Поэтому вы в преимущественном положении всегда.

Пауза.

Пич (просительно, настойчиво). Люси, вы должны еще раз обдумать свое решение.

Люси. Я его обдумала, я только и делаю, что обдумываю… Я знаю, что должна его обосновать. (Спокойно.) Я останусь здесь, Рихард, пока наши друзья не будут освобождены, я отсюда не выйду. Это ведь касается только меня.

Пич (вынимает из кармана газету, кладет ее на табуретку). Нет, Люси, это касается не только вас… Когда ученый вашего уровня, вашего масштаба…

Люси (останавливая его жестом). Прошу вас, Рихард!

Пич. …решается на такой шаг, это перестает быть его частным делом. Прочтите, что пишут газеты о вашем протесте, и наши, и иностранные. Хоть вы этого не желаете признать, важно, кто именно свершает тот или иной поступок.

Люси. Протест для меня не так существен, Рихард… Прошу вас, постарайтесь меня понять… Соучастие, мой шаг — это прежде всего демонстративное соучастие. Я ощущаю себя теснейшим образом связанной с этими людьми, поэтому мне хотелось бы… разделить их участь…

Пич (останавливаясь перед ней). Из солидарности стать заключенной?

Люси. Я родом оттуда. Это мои друзья. Я сама обреку себя на те испытания, на которые их обрекли другие.

Пич (с озабоченностью должностного лица). Но что можно, что удастся вам достигнуть таким путем?.. Вы голодаете… Живете в строгой изоляции… Вы сами ставите себя в условия, в которые наши коллеги поставлены силой. Вы добровольно разделяете страдания, которые им причиняют… На что вы надеетесь, Люси?

Люси (готовая и к этому вопросу). Этого я еще не знаю… Разве всегда надо прежде, чем решиться на какой-то поступок, спросить себя, чего ты этим достигнешь? Велика ли будет польза? Разве недостаточно желания оправдаться перед самим собой?