Возвращение «Викинга» - Петер Жолдош

Очевидно, где-то посреди ночи я уснул. Сейчас открыл глаза — и вижу зарю. Справа, все еще в отдалении, но уже на виду, проплывает берег Даже в предутренних сумерках видно, что он весь покрыт джунглями. Теперь я буду смотреть в оба, искать признаки разумной жизни. Я уверен, что мы плывем по широкому лиману — вода тихая и прогретая. Скорость, надо признать, никуда не годится. Вот здесь и проверим наш парус, посмотрим, какой он помощник!

Сначала я привязываю нижнюю поперечину. Затем пропускаю конец веревки через петлю у верхнего конца мачты и привязываю его к верхней поперечине паруса. Так… Свободный конец веревки закрепляю на шесте у основания мачты. Теперь начинаем тянуть. Наша «дерюга», или как еще я назвал ее — «забор», медленно вытягивается вдоль мачты… Попутно отмечаю, что такую операцию, как подъем и спуск паруса, можно проделать лишь один раз. Верхняя петля не выдержит. На ее месте надо бы пристроить металлическое кольцо, но металлурги и металлопрокатчики на этой планете еще не родились, и сомневаюсь, что родятся в последующие две тысячи лет. Веревка, которой поднимаю парус, перетирает веревку петли. Материал-то у меня слабоватый. Хорошо, что у подъемной веревки остается хвост. Я отрезаю его и еще одним узлом привязываю парус к верхнему концу мачты. Пока я это делаю, ветер начинает мне мешать, разворачивает мою дерюжину. Сажусь рядом с мачтой и выправляю парус, держу его так, чтобы ветру некуда было деваться.

Что ж, поздравляю, Грегор! На дерюжине обозначилось пузо, скорость заметно прибавилась…

Ного не просыпается. Придерживая парус, всматриваюсь в его лицо. Он бредит. Губы пересохли, потрескались. При помощи весла закрепляю парус в нужном положении, зачерпываю воды и подношу к губам Ного. Вода проливается ему на шею, на грудь. Он открывает глаза. Совершенно бессмысленные, они обретают выражение интереса, когда останавливаются на парусе.

— Видишь, Ного, парус подгоняет нашу лодку. Ветер подгоняет лодку через парус.

Ного переводит взгляд на воду за бортом и убеждается, что лодка движется быстрее течения. Но как осветилось его лицо, когда он увидел берег! Если бы не слабость, он, безусловно, вскочил бы на ноги, начал плясать и перевернул бы лодку.

— Деревня… — прошептал он. Я нащупал его пульс. Учащенный, притом сильно.

— Кушать будем, Ного?

— Маленький кусочек…

Я забрасываю удочку и вскоре вытаскиваю рыбину. Делаю работу, которой несколько последних месяцев с удовольствием занимался Ного. Я перехватываю взгляд туземца и утешаю его тем, что мои братья скоро вылечат ему рану, и тогда Ного снова будет ловить рыбу. Я верно говорю, Ного?

— Нет, Ного пойдет на охоту и убьет маленького кабана…

— Чудесно! Мы каждый день будем ходить на охоту и кушать маленьких кабанов! Пока не надоест. Тогда снова перейдем на рыбу.

Ного с трудом отодвигается, когда я развожу костер из расщепленных стебельков бамбука и поджариваю рыбу. Береговые заросли стоят сплошной стеной. Над нами и над джунглями пролетают только птицы. Больше ничего бегающего, прыгающего или ползающего не видно. Дымки тоже не появляются. Непонятно… Они-то должны быть! Может, места здесь слишком болотистые? Не исключено, если судить по берегу. Места здесь пойменные. Места типичные для устьев больших рек. Не верится, что наша цель близка.

На лодке появился новый звук. Ветер, надувая парус, поет шепотом свою нескончаемую песенку. Теперь течение Большой Реки не распоряжается нами так безоговорочно, как это было раньше. Теперь достаточно изменить угол паруса, как наше движение ускоряется или замедляется. Ного на виду берега стал спокойнее Иногда берет черпак и пьет воду. Вода мутная, теплая и дай бог, чтобы не было в ней чего-нибудь несовместимого с желудком.

После серо-зеленого цвета зарослей на родине Ного глаза отдыхают на прибрежной буйной растительности Большой Реки. Я нарочно держу лодку поближе к берегу, чтобы Ного мог рассматривать детали джунглей, слежу только, чтобы не напороться на корягу какую-нибудь. По всему видно, что Ного чувствует себя еще хуже, чем вчера. Молчу, чтобы не утомлять его разговором. Молю бога, чтобы поскорее выйти на «Викинг». Не выйдем — будем обречены оба. Сколько он еще может продержаться? На его месте я давно уже сложил бы руки на груди. Он держится благодаря резервам, заложенным в его могучий организм природой. Если вдуматься в ситуацию, он должен меня ненавидеть. Я втянул его в эту авантюру. Мне ничего не оставалось, кроме побега, но ему-то зачем было идти со мною? Примирился бы со своим положением в племени, оно у него было не такое уж отчаянное. Он смог обрести относительную свободу. Жил бы, охотился на обезьян и кабанов… Единственная ошибка, допущенная им однажды, несомненно стоила бы ему жизни. Имею в виду асфальтовую ловушку, из которой вырвался благодаря мне…

Но не думаю, что в его решении уйти со мной решающую роль сыграло чувство вечной благодарности. Его увлекали и любопытство, и своеобразная охота к перемене мест, и доля авантюризма, которая обозначала в нем качественно иное человеческое начало…

К вечеру у Ного состояние ухудшается. Как и вчера, он отказывается от ужина, говорит невразумительно, стонет. Я очень хотел бы сделать для Ного что-нибудь, что облегчило бы его состояние. Но что можно сделать, если излечение Ного зависит от хирурга и хороших антибиотиков! Чувство бессилия — отвратительное.

Ного вдруг заговорил:

— Глаз солнца видел, что Ного умирает. Мать Крокодилов щелкает зубами… Гррего, не потеряй камни — храни огонь… Мать Крокодилов не любит огня и не любит камни, которые хранят огонь. Мы разведем большой огонь…

Ного умолкает, его голова безвольно повернулась набок. Я подхожу к нему и хватаю руку, ищу пульс. Слава богу, жив!

Прибрежные заросли все так же тихо проплывают назад мимо нашей лодки, когда ветер к вечеру утихает. Мне не хочется грести. Течение совсем слабенькое, надо бы отойти подальше от берега. Это надо сделать в любом случае. Если ночью не совладаю с Морфеем, лодка воткнется в заросли. А нам не известно, кто в них обитает. Могут же быть местные анаконды!

Я давно уже обратил внимание на то, что мое самочувствие имеет циклический характер. Вчера весь день и почти всю ночь у меня был подъем, было чувство уверенности и надежды. Мышцы, казалось, готовы к любой нагрузке…

Минут десять-пятнадцать я отгребаю в сторону от берега. На душу наваливается непонятная тяжесть, томит беспокойство. Дома, на Земле, оно вынудило бы меня обратиться к успокоительным таблеткам. В который уже раз внушаю себе, что все это в пределах нормы. Психонагрузки высоки, как и в любых иных экстремальных условиях. Мучает неопределенность. Пытаюсь спрогнозировать развитие событий в случае горького разочарования, если не выйду на «Викинг». Мне ясно, что не стану прекращать поиски. В них — смысл моей жизни на этой планете. Если окажется, что мои друзья отремонтировались и улетели, что крайне маловероятно, то утешусь тем, что они вырвались отсюда.