Возвращение «Викинга» - Петер Жолдош

Петер Жолдош

Возвращение «Викинга»

(«Викинг» — 1)

Бонги бежал впереди. Вдруг он нелепо взмахнул руками и упал. Краем глаза я успел заметить, как он пытается подняться с перекошенным от боли и отчаяния лицом. Я не мог ему помочь. За моей спиною все ближе, все отчетливей раздавались угрожающие крики плоскоголовых.

Стыдно признаться, но я малодушно обрадовался несчастью Бонги — до реки еще ох как далеко, а мы, убегающие, выиграем несколько драгоценных минут. На какое-то время Бонги задержит преследователей. Я заранее знаю, как это произойдет. Передние остановятся около Бонги и подождут отставших. Все вместе, плоскоголовые спляшут ритуальный танец, потом по знаку шамана Вру обрушат на голову несчастного дубинки…

Мы убежали утром. Мчались, не выбирая дорог, сквозь заросли папоротника и колючего кустарника, перепрыгивая через колдобины и карабкаясь по склонам оврагов, все натужнее дыша и все чаще спотыкаясь. Не повезло и Леле — он наткнулся на удава. Бедняга истошно завопил, когда мощные, пружинистые кольца грубо обхватили его, ломая слабые человеческие ребра. Мы с Ного попытались было освободить Леле от смертельных объятий, но тут, привлеченные криком, снова показались преследователи.

Мне все труднее бежать. Сердце, кажется, вот-вот лопнет. Перед глазами колышутся радужные круги, но я понимаю, что остановиться значит умереть. Впереди среди кустов маячит широкая спина Ного. Мы остались вдвоем… Вниз по склону холма бежать легче, но дальше опять заросли. А в голове одно: быстрее добраться к спасительной реке. Тяжелый, массивный, внешне неуклюжий Ного бежит легко. Если из нас двоих кто-то и обессилеет, это будет не Ного. Похоже, он не понимает, что без меня нет смысла бежать. Он не управится с плотом. Житель джунглей, он боится большой реки. Но другого пути у него нет.

Снова пошли лужи. Кончается одна, начинается другая. Мы с шумом разбрызгиваем зеленую воду. Крокодилы, шокированные нашим вторжением, не успевают сообразить, что нами можно пообедать. Пока они приходят в себя, мы уже мчимся через соседнюю лужу. Надеюсь, что наших преследователей эти твари не проворонят.

Очередная лужа оказалась достаточно глубокой, и Ного проваливается с головой. Он отчаянно барахтается в тинистой воде, брызги летят во все стороны. Мысль о крокодилах — вот они, почти рядом, — придает ему энергии. Ного успокаивается, почувствовав под ногами твердое дно. Ного очень боится крокодилов, но куда сильнее боится преследователей. Что крокодил! Хрясь — и готово, и никаких мучений. А вот когда к тебе тянутся сотни рук с растопыренными пальцами и оскаленные зубы готовы рвать тебя по кускам, это страшно. Бегущие по следам людоеды считают, что изрядно пропотевшая человечина — непревзойденное лакомство. Гурманы!

Я вскарабкиваюсь на высокий берег и в изнеможении валюсь лицом вниз. Чувство опасности не позволяет мне передышки. Ноги еле держат. Пытаюсь успокоиться, осматриваюсь вокруг. Позади, на склоне холма, темным пятнышком лежит Бонги. Он затаился в надежде, что людоеды пробегут мимо. Людоеды — смерть. Мне тяжело смотреть на него, и я поворачиваю голову в другую сторону. Скалистый обрыв передо мной берег реки. Внизу катит волны, вспоротые множеством порогов, Великая Река, наша река. Но мы еще не у цели. Если посмотреть вниз по течению, увидишь желтую полосу, заросли бамбука. Там наше спасение. Там наш плот. Отсюда еще не видна пальма, растущая двумя стволами из одного корневища. В двух-трех десятках метров от пальмы, в бамбуковых зарослях, спрятан наш плот. А до пальмы не меньше трех километров. А заросли все гуще, и все больше луж. Нам, беглецам, тяжело, но и тем, кто за нами гонится, не легче.

Ного толкает меня, и я, повернув голову, снова вижу их, кровожадно орущих в предвкушении пиршества. Пока дикари взбирались на холм, они приумолкли, а как только оказались на вершине и увидели нас, подняли вой. Я посмотрел в сторону холма, на котором остался бедный Бонги, но не увидел его. Ного схватил меня за руку и потащил в заросли. И опять этот сумасшедший бег сквозь колючий кустарник, перепрыгивание через рытвины, барахтанье в лужах; и сердце, болью распирающее грудь, и оранжевый туман перед глазами…

Все! Больше не могу! Мною овладевает безразличие. Сейчас вот свалюсь — и пусть окружают меня, пусть разрывают на куски. Это выше моих сил — столько бежать!

А гладкокожий говорил, что в устье Великой Реки… Мысли начинают лихорадочный танец в моей отуманенной голове. Колючая ветка остро хлещет меня по лицу, словно хочет привести в чувство. И я опять понимаю, что надо бежать и ни о чем не думать, потому что это бег смерти. Бег? Какой же это бег! Паническое передвижение на подгибающихся ногах — разве это бег? А Ного все чаще останавливается, нетерпеливо перебирает ногами, поджидает меня — и никакой усталости! Я превратился в сгусток усталости, в сердце, гудящее кровью; в легкие, что захлебнулись густым, горячим воздухом. Преодолевая свинцовую тяжесть в ногах, бросаю взгляд на отдаленный холм, где остался Бонги. Живому или мертвому, ему хорошо, а жаждущие моей крови вот-вот появятся за моей спиной. Они промчались сквозь заросли и сейчас, наверное, столпились перед большой лужей, где затаились ошарашенные нами крокодилы. О милые, славные крокодилы! Зубастые, станьте нашими заступниками!

Опираясь на Ного, я не дышу, а шумно хватаю воздух запаленным ртом. Далеко ли еще бежать? Мы окружены высокими зарослями, пространство сузилось, Ного тянет меня за руку. В этот миг откуда-то, скорее всего со стороны большой лужи, доносится отчаянный вопль. Неужели Великая Мать-Крокодилиха услышала мою молитву и схватила рискнувшего пересечь лужу? Если так, остальные поостерегутся, пойдут в обход — и мы получим выигрыш во времени.

Наконец-то я вижу нашу пальму! До нее, наверное, еще километра полтора, и я уверен, что дикари нас не догонят. Немного прихожу в себя и указываю рукой на пальму. Ного, улыбаясь, кивает головой, и мы продолжаем свой путь.

Теперь нас окружает тишина. Знойный послеполуденный воздух неподвижен, над кустами и лужами дрожит марево. Оно успокаивает и при этом с новой силой наваливается усталость. Донимает жажда. Во рту такая сухость, что язык, кажется, превратился в комок сухой глины, нажми зубами — и он рассыплется в сухую пыль… Меня охватывает стыд, затем досада от того, что я физически не подготовлен для такого испытания, какое теперь выпало на мою долю. В отличие от плоскоголовых я не способен бежать с утра и до полудня по дикой местности. Я убедился, насколько плоскоголовые выносливее меня. И что мне моя хваленая сила воли, если я беспомощно повисаю на шее Ного. Он даже не чувствует моей тяжести, одни кожа да кости, ветер подует — и я взлечу.