Колымская повесть - Станислав Олефир

— На Далсичан еду. ОН Абрама покусал, глаз вырвал, шкуру со лба и головы содрал, плечо здесь прокусил — совсем рука не поднимается. Абрам с дежурства возвращался, уже совсем к стойбищу подходил, а ОН сзади. Если бы не собаки, совсем задрал. Я с дедом Кямиевчей оленей от Туромчи толкал, ничего не слышал, а Элит услышал, стрелять стал. ОН только потом убежал.

Мы Абрама перевязали, потом Элит говорит, на Далсичан везти надо, только там можно лечить.

На Дальсичане никакой больницы, даже шамана нет, только ручей с желтой тепловатой водой. Помогает эта вода от болезней или нет — толком не знает никто. Я хорошо представляю, что может случиться с Абрамом, если Толик и на самом деле отвезет его к этому ручью, и начинаю протестовать:

— Зачем, на Далсичан. Нужно вертолет вызывать, в Эвенок отправлять.

— Нельзя в Эвенск, — назидательно произносит Толик. — Недавно в тундре живешь, поэтому так говоришь. Минувшей осенью ОН Этина из Гарманды тоже покусал, санавиация в больницу забрала, Этин вылечился, ушел белковать и совсем пропал. Если в Эвенск везти, нужно потом Абраму совсем на „материк“ удирать, потому ОН теперь все время на Абрама охотиться будет. Как жить?

Вдруг Толик подхватывается, чему-то восторженно смеется, хлопает меня по плечу. Затем ни с того, ни с сего, сообщает, что Элит приготовил для меня полный рюкзак мамонтовой шерсти, и теперь у меня будет самый теплый свитер. Я когда-то говорил Элиту, что очень хочу свитер из шерсти мамонта. Старый кулак ругался и утверждал, что мамонтов давно никто не находил, теперь вот такой подарок!

Насладившись впечатлением, которое произвела на меня такая новость, Толик снова приседает под лиственницей и продолжает рассказывать, что Элит знает в тундре много такого, чего не знает никто, но очень боится экспедиций, которые портят тундру. Он поэтому и о Далсичане не всем рассказывал, хотя только его водой Абрама вылечить и можно.

Я снова пытаюсь возразить, но вдруг словно спотыкаюсь о глаза смотрящей на меня бабушки Хутык. Тут же начинаю понимать, что этот разговор Толик затеял совсем не для меня и уж, конечно, присутствующих здесь оленеводов, а кого-то другого, может даже медведя, которого и называть-то опасаются вслух. Мгновенно ориентируюсь и принимаюсь рассказать, что у нас рядом с поселком тоже есть целебный источник, который лечит лучше всяких лекарств. Меня внимательно слушают, поддакивают, а Саша даже собирается приехать, подлечить ноги.

Между тем Надя с Моникой принесли вареную оленину, лепешки, чай и принялись угощать Толика. Бабушка Хутык извлекла из мешки одеяло из собачьих шкур, расстелила на нартах, усадила сверху одного из щенков Пурги и вместе с Ритой и бабушкой Мэлгынковав потащила к оставленному за стойбищем снегоходу. Там они укутали Абрама в собачье одеяло и пересадили на нарты. После этого бабушка Хутык заколола щенка и пристроила на нартовый след хвостом к стойбищу. Завернутый в собачье одеяло Абрам должен был казаться злым духам все тем же сидящим на нартах щенком, только несколько подросшим,

В ярангу бабушки Хутык, куда занесли Абрама, никого из мужчин не пустили, но лично я и не стремился туда, потому что с напряженным вниманием слушал Толика. Оказывается, он совсем недавно побывал в Магадане, Там он напился и прямо на полу гостиницы принялся разводить костер. Его забрали в милицию, и вот оттуда его выручал мой охотовед. К этому времени Толика, понятно, обокрали. Исчезли все деньги, пыжиковая шапка и даже обратный билет на самолет, Хорошо, Толик, помнил телефон охотоведа и упросил милиционера позвонить.

Обо мне охотовед говорил только вскользь. Спросил, скоро ли возвращусь домой, на том его интерес ко мне и закончился. Но может просто обстановка была такой, что охотовед уже был не рад ни мне, ни моему оленеводу.

Толика мои тревоги заботили мало, его больше интересовало, как теперь директор совхоза накажет его за устроенный в гостинице пожар. Если бы он был трактористом или слесарем, его перевели в пастухи, но он и так пастух. Я пошутил, мол, бывают случаи, пастухов переводят в чумработницы. Будет шить штаны, варить еду, выделывать шкуры — чем совершенно озадачил Толика. Здесь часто не понимают моих шуток, и после них улыбаюсь один я.

Пока мы разговаривали, Витя с Сашей развели небольшой костер, и уселись возле него на корточки. В какой уже раз замечаю, что в такой позе сколько угодно могут находиться только пастухи, да еще зеки. Лично я выдерживаю минут пять, не дольше, а эти ничего. Сидят, курят. Присоединившийся вскоре к ним Николай Второй даже умудрился вздремнуть.

В яранге бабушки Хутык без изменений. Через тонкие стенки угадываются покачивающиеся силуэты женщин, костер освещает веточки нависшей над ханаром лиственницы, белый, словно вата, дым клочьями сползает по крутому скату. Наконец полог яранги качнулся и выпустил бабушку Хутык. Она какое-то время стояла, глядя на растекающийся над ярангой дым, затем направилась к нам. Присела у костра, налила в кружку чаю, прихлебнула и словно о самом обыденном сказала:

— Гостя злой медведь — совсем нотычгын (людоед — корякск.) покусал. Летом другого медведя кушал, теперь снова сладкого мяса очень желает, а другого медведя поймать не может, теперь на людей всегда охотиться будет. Даже зимой в нору спать не залезет. Его надо убить. — Обвела всех взглядом, словно пытаясь угадать, как в нас отозвались ее слова, затем продолжила. — Завтра Хэччо один стадо окарауливать будет, остальные поедут к Туромче след искать. ОН теперь хорошо знает, что ЕГО желают убить, нервничать станет, все равно хитрая росомаха след крутить станет. ЕГО топтанину хорошо на снегу увидеть можно. Чуть помолчала, снова отпила чай, задержала взгляд на мне, перевела на Николая Второго, чему-то удовлетворенно кивнула, и продолжила: — Утром Рита на Крестики по рации выйдет, пусть говорит, чтобы пастухи тоже на Туромчу след искать ехали. Только зоотехника брать не надо. Он гость. Гостю охотиться на нотычгына нельзя. Грех!

Я задержал дыхание, приготовившись услышать и свое имя. Но нет. Меня словно забыли. Значит, я причислен к мужчинам нашего стойбища без всяких скидок. Где-то под желудком ледяным комом поселился страх. Я уже встречался с отведавшим „сладкого мяса“ шатуном, видел, что он сделал с избушкой и заночевавшими в ней дорожниками, а затем бросался на людей и собак, хотя его изрешетили пулями, а кишки буквально посекли на короткие колбаски. Если же испугаюсь и не убью медведя, меня ожидает участь пастухов восьмой бригады. „Теперь вы все умрете!“…

Старая шаманка хорошо понимает мое состояние, но отлучить от этой охоты не торопится. Нотычгына надо убить!

Анадырь — Омолон — Эвенск — Талая — Магадан.

1995 год.