Четвёртый поросёнок - Сергей Калашников

Кажется, она специально издевалась над противником, показывая всю бесполезность его попыток, а тот прекрасно это понимал и «вёл» свою партнершу в определенную точку пространства. Федька даже понял куда именно, но только успел открыть рот для предупреждения, как стоявший до того столбом «Рыбоглазый» буквально взорвался движением, атаковав сбоку.

Дальнейшее глаз зафиксировать просто не успел… или мозг не смог поверить в увиденное. Но Федьке показалось, что на ноге модерши возник лишний сустав… или это колено умело сгибаться в направлении, непредусмотренном природой?

В любом случае «ответ» получился настолько быстрым, что глаз за ним не успел — будто конь лягнул. И чрезвычайно тяжело… будто конь лягнул. «Рыбоглазого» буквально унесло с места на несколько метров и уронило на грунт уже поломанной куклой (оба ножа и ботинки при этом упали в траву там, где он стоял в момент удара).

— А вот нефиг! — задумчиво прокомментировала модерша произошедшее. Тело неудачника-нападавшего содрогнулось, выплеснуло изо рта немного крови и растаяло. Выгоревшие брови на женском лице нахмурились, сойдясь на переносице:

— Ладно, с этим потом разберемся… — прокомментировала взятый фраг, и обернулась к прежнему противнику. Тот всеми силами пытался наколоть её глаз на остриё, но никак не мог сдвинуть его на два оставшихся сантиметра. И это несмотря на то, что женщина держала перехваченное лезвие всего двумя пальцами (указательным и средним) будто палочку в китайском ресторане.

— А чего это я собственно не в свое дело лезу? — поинтересовалась она риторически, ломая лезвие возле гарды теми же двумя пальцами. — Тут и так есть кому показать, где раки зимуют.

— Эй малыш! — Модерша беспечно повернулась боком к переводящему дух противнику и накинула себе на голову капюшон. У Федьки тут же зашевелились волосы на затылке — под тканью отчетливо зажглись два огонька в тех местах, где положено было быть глазам, — Вставай да и покажи, что легко обижать только связанного.

Огоньки вдруг замигали, а потом начали менять темп — правый все больше замедлялся, а левый — частил, сама темнота под клобуком тоже подернулась рябью и пошла кругами как вода. «Вокруг только тени», — всплыло в голове, и Фёдор поднялся с земли, попутно выдернув из земли воткнувшийся туда метательный нож.

Еще минуту назад непослушное тело обрело… нет, не силу — откуда она у тринадцатилетнего пацана? А какую-то гуттаперчевую гибкость. Он был совершенно уверен, что сможет изогнуться назад так, что голова пройдет между колен. Или пролезть в любую дырку, куда едва проходит голова. Спокойно вышел и встал напротив противника, хотя не так — партнера. Ведь что может угрожать резиновому человеку в пластилиновом мире? Ничего. А без ожидания боли любой бой превращается… в танец.

«Потанцуем?» — сами собой шепнули губы и, скривились от досады, заметил ужас в глазах напротив — «ну зачем же так, переживать? Это сковывает…». Первый шаг, второй, поворот — ничего сложного. Для того чтобы понять где будут руки — достаточно видеть положение ног. Ну и слушать музыку рассекаемого клинком воздуха.

Партнер был хорош, но зря он пытается вести — Фёдору от этого значительно проще держатся там, где нет его оружия: пропустить выпад мимо себя, поднырнуть, изогнутся или чуть подправить мах. Пытающийся навязать свою волю и ритм, тратит больше сил — гораздо проще подстроится под чужое движение. Но всё равно он хорош — продуманные и отточенные комбинации, немалый опыт, которого у Фёдора просто нет, и вот уже лезвие щекоча скользит по коже — это даже не больно, каучук — он плотный, его сложно даже поцарапать, не то что прорезать. Впрочем, не стоит подставляться под уколы, да это и несложно — не приспособлена анатомия человека под подобное движение: оно заранее видно по положению тела. Так что, и уклонится легко.

В материале партнера Федька не уверен, поэтому свои движения завершает проводя по телу обушком, а не лезвием. Но, тем не менее, «Сочувствующий» вздрагивает каждый раз так, будто его действительно режут. И потом движется скомкано, словно в ожидании боли — «не бойся, этот мир не настоящий. Тут ничто не в силах тебе повредить. Кроме тебя самого», — шепчут губы, но партнер не слышит, он — будто далеко-далеко.

И двигается уже гораздо медленней. Устал? Как можно устать в пластилиновом мире…? Бери его и мни, как тебе хочется. Почувствовав себя всемогущим, Федька смеётся и, отбросив бесполезный нож, начинает просто танцевать, словно мотылек вокруг лампы — не давая огоньку лезвия коснутся крыльев, но и не удаляясь — тут ведь так весело!

Жаль, конечно, что только ему… Он начинает двигаться быстрее, пытаясь показать как надо. Это ведь так легко! Не слышит… он скован собственной выучкой с раз и навсегда забитой программой и уже не в силах ничего изменить. Заключён тюрьму своего тела в момент, когда надо отринуть старые законы и навязать этому миру свои. Он ведь пластилиновый, он поддастся… Не слышит… грустно.

Грустно становится не только Федьке. «Сочувствующий» убирает нож и опускается на колени. По его щекам текут слезы, и мальчик останавливается, не зная, что ему делать — ведь было так хорошо как же кому-то может быть плохо? Такая несправедливость рушит всю картину мира, и крылья за спиной пропадают. Он просто стоит и сморит, как женщина обнимает рыдающего мужчину, будто ребенка и прижимает его лицо к своей груди. И даже чувствует странный укол — неужели это ревность? Впрочем, может и зависть…

Дальнейшее занимает немного времени — взмах рукой и, рядом с обнявшимися появляется пульсирующая радугой арка. Модератор спокойно нагибается и поднимает вцепившегося в нее проигравшего на руки, словно он трехлетний малыш, а не взрослый мужчина. Шаг сквозь радужную пленку, и арка исчезает, оставив Фёдора в непонимании — а дальше-то что делать?

Впрочем, пребывал он в одиночестве недолго — люди кругом. И этим людям тоже хотелось выговориться и как-то сообщить всем остальным своё мнение о произошедшем. На Фёдора обрушился вал внимания, сопровождаемый выкриками с мест и похлопываниями по разным частям тела. Особенно доставалось плечам и волосам. Последние норовил взъерошить каждый встречный. «Ну, даешь, пацан!», «.. как держался то…», «ты ещё свое испытание вспомни — смех…», «да уж, не до смеха было…», «орел, с таким можно и в разведку…», «ага, пусть подрастет тока…», «… а то в разведку можно, а по бабам нельзя!» — и дружное ржание.

Фёдор, стоял посреди этого тайфуна слов и не мог понять, что происходит. Ведь вокруг были враги, для которых он стал своим? В руки сунули кружку, — «на вон, хлебни должно отпустить…», а уверенный голос сообщил, — «а ну отвалили от мальца. Дайте мужику спокойно вздохнуть». Благодарно кивнув, мелкими глоточками выпил содержимое кружки, не чувствуя вкуса.

На последнем глотке понял, что вокруг стоит гробовая тишина. Отодвинул закрывающую обзор кружку и полюбовался на вытянувшиеся лица присутствующих. «Полкружки спиртяги глоточками…», — ошалело присвистнули сбоку, «надо модера звать, это серьезно…» — прошептали сзади.

— А с чего вы взяли, будто он знает, что такое спирт и как его пьют? — поинтересовался низкий грудной голос, от которого Федька вздрогнул от счастья, а за спиной снова трепыхнулись крылья. А вот лица новых знакомцев сделались донельзя виноватыми.

— Идем малыш, нам надо о многом поговорить, — на плечо легла мягкая рука и ласково но уверенно развернула его в сторону переливающегося пленкой прохода.

— Эй малец! — негромко окликнули в спину, заставив оглянутся, — мы это… тут тебе по крупному задолжали. Так что если что — обращайся, как к своим.

Кивнув, что предложение понято и принято, Федька шагнул в радужный пузырь. И только одна мысль кольнула тревогой — очень уж сочувственными были взгляды у парней, оставшихся с другой стороны портала….

Глава 29

О сколько нам открытий чудных

Мир за радужной пленкой ударил по органом чувств яркими красками и ощущениями. Если ранее мир был реальным… хм, пожалуй даже слишком реальным, то за границей портала… Наверно, человек начинает видеть мир таким после удаления катаракты — вместо цветных пятен и размытых контуров — яркие краски и невероятно четкие образы. И способность видеть разом вокруг сразу всё — полная картина вместо «подглядывания в замочную скважину».

Точно такое же «бельмо» словно сняли и с остальных чувств. Федька стоял на пологом склоне холма. Ниже, из подножия бил ключ, журчание которого звучало краше любой музыки. Цветочек, торчащий из травы в пяти метрах, благоухал тоньше самых дорогих духов, разливая в воздухе целую симфонию ароматов. И делал это, в отличие от творений парфюмеров, совсем ненавязчиво.

Из травы поднялась в воздух бабочка, и воздух запел под крыльями этого крохотного чуда. Федька замер в восхищении, наблюдая за феерией музыки и танца, соединенных в полет.