Масть пиковая - Рауль Мир-Хайдаров

Тем временем долг неожиданно перевели на другого игро­ка, я никогда не встречал его в картежных кругах, как, впро­чем, и того, кому проиграл, только слышал краем уха, что тот залетный катала из Махачкалы. Впрочем, для меня и любого другого картежника не имеет значения прописка проигравше­го или выигравшего – платить надо в срок. Я уже подумывал и о бегах, и о самоубийстве, как вдруг позвонил мне на работу тот новый человек, которому я был должен. Он назначил мне встречу в кооперативном кафе «София», что в парке Победы. Там он и предложил в счет погашения долга поставить на про­слушивание один телефон. Я тут же спросил – чей? Он засме­ялся и сказал, что в моем положении глупо задавать такие воп­росы и какая мне разница, кого прослушивать. Но в тот вечер он так и не сказал, кто его интересует. Получив мое согласие, уговорились о встрече на работе. В назначенное время, за час до начала смены, когда в помещении я находился один, при­шли двое молодых людей, в темных очках, прекрасно знавших свое дело, и подключились к вашему телефону. Моя задача со­стояла в том, чтобы, когда позвонят, достать бобину с записью и выйти на автобусную остановку, всегда заполненную людь­ми. Я должен был держать бобину за спиной и ни в коем слу­чае не оглядываться, когда ее будут забирать.

Так я всякий раз и поступал, не испытывая никакого любопытства оглянуться и узнать в лицо связного, скорее всего такого же несведущего человека, как и я.

– Ловко, ловко, – прервал Хуршид Азизович разговорив­шегося каталу, надеясь на этот раз смутить его.

Но он, словно на отдыхе, ловко перекинул ногу на ногу и, не обращая внимания на колкость прокурора, сказал обескура­живающе:

– Знаете, товарищ прокурор, я ведь не сказал бы вам ни­чего даже в том случае, если бы знал, кто стоит за всем этим.

Теперь наступил черед удивляться хозяину кабинета.

– Не понял. Почему же нужно брать всю ответственность на себя, не проще ли разделить ее с другими? Чистосердечное признание, раскаяние нашим законом принимается во внима­ние.

Фахрутдинов вдруг вполне искренне засмеялся и сказал:

– Знаете, о вас в Ташкенте много слухов, говорят о вашей принципиальности, неподкупности, хватке. И то, что сели на ваш телефон, подтверждает, что многим власть имущим вы перешли дорогу. Но, поверьте, я не ожидал от вас подобной ба­нальности – «раскаяние, чистосердечное признание, суд при­мет во внимание…» Вы это всерьез? Вы действительно предлагаете мне все рассказать, раскаяться?

– А почему бы и нет, – ответил не совсем уверенно Камалов.

– Знаете, за свое должностное преступление я могу полу­чить от силы три года, хотя, впрочем, сомневаюсь, что сумеете подобрать статью и на этот срок. А если бы я знал, чей заказ выполняю, а это, наверное, люди серьезные, если вступают в борьбу с самим верховным прокурором, и рассказал вам о них, то есть чистосердечно раскаялся, меня ждал бы только один приговор – смерть. Смерть в лагере или после, но все равно смерть. С той минуты, как я бы назвал имена людей, проявля­ющих к вам интерес, меня бы приговорили, и от наказания, как от включенного счетчика за проигрыш, никуда не уйти – это понятно любому здравомыслящему человеку.

Это у вас, слюнтяев-юристов, так называемых гуманистов, давно паразитирующих на преступности, а то и состоящих на довольствии у них, да еще и у продажных писак, писателей и журналистов, ищущих дешевой популярности у народа и же­лающих прослыть на Западе демократами, на уме одно – как бы отменить смертную казнь и всячески улучшить жизнь и быт преступнику, придумать ему лишнюю амнистию и под любым предлогом открыть шире тюремные ворота. А ведь они-то, эти продажные юристы, знают, что в преступном мире всякое отступничество карается смертью и только смертью, и нет там никакой гуманности ни к старому, ни к малому. Те­перь-то понятно, почему я не сказал бы, даже если и знал. И еще – не выдав, я ведь в тюрьме буду на особом положении, вы же не станете меня уверять, что владеете ситуацией в мес­тах заключения, потому что знаете, кто там настоящий хозя­ин. Преступный мир умеет ценить верность, не то что вы, пра­восудие, ни наказать, ни поощрить толком не можете, сами слюнявые и на слюнявых рассчитываете!

Хотя Фахрутдинов говорил спокойно, взвешенно, проку­рор чувствовал, что с ним начинается истерика, и потому на­жал под столом кнопку. В кабинет тотчас вошел стоявший за дверью оперативник – и инженера-каталу увели.

После ухода Фахрутдинова прокурор долго расхаживал по кабинету, не отвечая на телефонные звонки, настроение вко­нец испортилось, и не только оттого, что невидимый и коварный враг ускользнул и на этот раз, не дав заглянуть ему в ли­цо. Огорчало его другое, в словах задержанного содержалось много истины, и он вспомнил: «ни наказать толком не можете, ни поощрить». Что на это ответить? Если он знал, что есть и восьмикратные и двенадцатикратные заключенные, за плеча­ми которых убийства и разбой за разбоем, зачем его судить в тринадцатый раз, чтобы он в лагере, наводя страх вокруг, убил очередную безответную жертву и получил срок в четырнадца­тый раз по любимой схеме юристов-гуманистов? Может, ну­жен какой-то порог судимостей в три-четыре раза, а дальше электрический стул, возможно, это остановит вал преступно­сти?

В том, что Фахрутдинов не знал, кто стоит за прослушива­нием, прокурор был уверен, не сомневался он и в том, выдай инженер своих заказчиков, его ждала бы – смерть, люди, шед­шие на такой дерзкий шаг, конечно, жалости не ведали.

В том, что прокуратуре и лично ему противостоит хорошо организованный, умный и жестокий противник, Камалов по­лучил серьезное подтверждение.

Подводя итог задержанию Фахрутдинова, он понял, что в его положении есть и выигрышные моменты, арестом на теле­фонной станции он давал знать противнику, что знает о про­тивостоящих силах, разгадал их маневры. Прокурор понимал, какая нервозность, если не паника, царит сейчас в противопо­ложном лагере после задержания связиста-картежника и какие у них возникают вопросы в связи с этим: откуда стало известно Камалову о факте прослушивания телефона, не донес ли кто? Знает ли тот, кто стоит за этим, и какие контрмеры гото­вится предпринять? В общем, сегодня забот хватало не только у него, но и у его соперников.

Камалов прошелся по просторному кабинету и подошел к окну, выходившему на улицу. Напротив, через дорогу, трое подвыпивших мужчин, усиленно жестикулируя, о чем-то го­рячо спорили. Осенний ветер пузырил у них на спине пиджа­ки, и они, словно под парусом, не могли устоять на месте и от­того будто исполняли какой-то ритуальный танец, манерно извиваясь.

– Под парусом и под градусом, – вырвалось вдруг у сухо­ватого, не склонного к каламбурам, хозяина кабинета.

Компания, осенняя улица задержали его взгляд, и чудеса продолжались. Усиливающийся западный влажный ветер тре­пал не только пиджаки, но и галстуки, широкие, длинные, дав­но вышедшие из моды. Они словно цветные змеи извивались и выползали из разгоряченного зева владельца и жалили собу­тыльника то в лицо, то в живот, то в грудь. И танец, что они втроем не прерывали ни на минуту, и эти змеи: красная, поло­сатая и рябая, тоже не унимавшиеся ни на секунду и жалящие непрерывно, и порою даже друг друга, составили вдруг для прокурора ирреальную картину, и он уже не видел за ними лю­дей, а нечто тягостное, липкое, опутывавшее сознание и пре­вращавшееся в некую картину ужасов. У него закружилась го­лова, и он невольно отпрянул от окна, словно боялся, что сде­лает шаг за подоконник.

Он расстегнул ворот рубашки, расслабил узел галстука и присел на ближайший стул. Заработался, уже галлюцинации начались, пора бы отдохнуть, выспаться, подумал Камалов, он не пользовался отпуском уже давно, считай, с того дня, как в Кремле появился Юрий Владимирович Андропов, наделив­ший его еще в Москве особыми полномочиями по борьбе с коррупцией.

Прошло несколько дней, но противник себя никак не про­являл, не обнаруживал. Хотя Ферганец, планируя то или иное мероприятие, повсюду расставлял капканы большие и малые, но соперник ловко обходил их.

Неделю спустя, после задержания Фахрутдинова, Камалов готовил в Прокуратуре два важных совещания подряд, и на оба не собирался приглашать Сухроба Ахмедовича, ожидая увидеть его новую реакцию. Нет, не мог напрямую подозревать того в организации подслушивания его телефона, для этого он мало чем располагал. Хотя, взяв под колпак жизнь заведующе­го Отделом административных органов ЦК, обнаружил до­вольно странные связи для человека такого высокого обще­ственного положения.

Сухроб Ахмедович водил тесную дружбу с неким Артуром Александровичем Шубариным, имевшим по всей республике ряд кооперативных предприятий и ворочавшим огромными суммами. Говорят, в прошлом, в доперестроечное время, он владел сетью подпольных цехов и являлся одним из хозяев те­невой экономики в крае. Ныне, судя по первым данным, он свою деятельность легализовал, узаконил, исправно платил налоги в казну и, говорят, был первым из кооператоров, у кого на счету появился вполне законный миллион.