Даже если всему придет конец - Йенс Лильестранд

Через несколько дней мне позвонила мамина сестра Натали и рассказала, что ей предложили пожить в доме в Сан-Франциско, в самом центре города, с внутренним двориком, садом и даже небольшим бассейном. Я уже не раз бывал в Сан-Франциско, это один из маминых любимых городов, мы останавливались там в разных квартирках, которые снимали через «Эйрбиэндби». Одна подружка Натали со времен модельного бизнеса вышла замуж за миллионера из Кремниевой долины, прикупила себе дом в районе Пасифик-Хайтс и пустит ее пожить на время своего медитационного ретрита в Катманду.

«Может, заедешь навестить меня? – спросила она. – Было бы мило. Само собой, мне необязательно все время проводить у тетки, но пусть это будет исходной точкой твоих… похождений?» – проговорила она в трубку. Мама наверняка шепнула ей когда-то, что я гей, она была в этом уверена, ей без разницы было, что я говорю, ее не волновало, что я лазаю по порносайтам на ее компьютере, не удаляя историю просмотров за собой, или что я громко выпускаю газы за столом, она вбила себе в голову, что я гей, когда мне было лет восемь и я отказывался играть не только в теннис, но и в футбол, хоккей или гольф.

«Можем съездить посмотреть на Алькатрас, – предложила Натали, – или отправиться в Монтерей и сходить там в океанариум». Я отказался и напомнил ей, что мне надо в Бостад, поработать в ресторане вместе с приятелями. Она помолчала несколько секунд, а потом спросила, неужели я не заглядывал в интернет.

Дуглас и Тофе больше не давали о себе знать. Папа винил во всем жару и велогонку, он был совсем измотан, когда добрался до Алис-Спрингс, но телевизионщики не дали ему принять душ и отдохнуть, а вместо этого выставили перед журналистами прямо так, ради эффекта, чтобы получилось лайвово, как они выразились, – потная, выжатая как лимон, старая легенда тенниса на фоне высохшего буша, а в довершение всего спонсоры захотели, чтобы он держал в руке пиво на протяжении всего интервью. «Ну и, – со смехом рассказывал папа в трубку, – немудрено, что в такой ситуации выпиваешь все пиво, а потом просишь еще одно – оно было холодное, прямо-таки ледяное, а потом они меня спросили про паб, который вы собираетесь открывать, и я даже не знаю, что на меня нашло».

В общем, Натали прислала денег, я купил билет на прямой рейс, и – да, сев в такси и отправившись в центр – ранним июньским утром, воздух над автострадой дрожит, повсюду рекламные щиты, в машине стойкий запах пластика, в руке у меня кофе из «Старбакса» и липкий, приторно сладкий синнабон, и это искрящееся, захватывающее дух ощущение Города, когда переваливаешь через холм и видишь, как перед тобой разрастается серебряное блюдо, справа мост на Окленд, прямо по курсу мост Золотые Ворота, пологие холмы, небоскребы, узкая пирамида здания «Трансамерика», нагромождение белоснежных крыш кажется грязным сугробом в окружении серой поблескивающей водной глади, если подумать, Сан-Франциско такой крохотный и хорошенький, в этом плане он похож на Монте-Карло, только не такой тесный, – я решил, что мне тут будет неплохо.

«В то лето, когда мне стукнуло девятнадцать, я жил в Сан-Франциско», – сказал я булочке с корицей и подумал, что такое о себе не скажешь, если ты лузер, с такой фразы мог бы начинаться весьма недурной роман.

В первые дни все было неплохо, я совершал долгие прогулки вверх-вниз по холмам, стараясь побороть одышку, наградой мне под палящим солнцем служило мороженое или банка колы, порой я бродил по Чайнатауну, а когда становилось слишком жарко, усаживался в каком-нибудь промерзшем кафе или шатался по универмагам. Я наснимал много фотографий, в Сан-Франциско везде возникает ощущение, словно глаза сами требуют, что необходимо скорее достать телефон и СРОЧНО начать снимать, и не важно, стоишь ты в замусоренном переулке в злачных кварталах Норт-Бич или на вершине Телеграф-Хилл, обозревая город, он весь как произведение искусства, им невозможно насытиться, хотя потом, уже собираясь выложить что-нибудь, я никогда не мог найти фотографию, которая меня бы полностью устраивала. По вечерам мы с Натали смотрели сериалы по телику, иногда выбирались куда-нибудь поужинать, но чаще просто заказывали домой пиццу или тайские блюда и съедали все на террасе рядом с бассейном.

Как-то вечером, недели через две после моего приезда – я уже собирался ложиться, – она позвала меня и спросила, не хочу ли я курнуть. Я вышел в крошечный садик, Натали лежала там, растянувшись на одном из шезлонгов, и смотрела на звезды; вокруг было полно засохших растений в красно-коричневых терракотовых горшках, и запах марихуаны сливался с ароматом сухой земли и пожухших листьев, а тот, в свою очередь, смешивался с выхлопными газами, чадом уличных кафе, помойной вонью и прочными ночными запахами прогретого жарой грязного города.

В руке у нее был косячок, она втянула дым, потом протянула мне, задержав при этом дыхание с забавно сжатыми в плотную линию губами.

– Типа, если сам хочешь.

Я сделал затяжку, задержал в себе и почувствовал, как от сладкого, жженого, как бы влажного дыма лицо начинает сиять.

«В то лето, когда мне стукнуло девятнадцать, я жил в Сан-Франциско».

– Твоей маме такое нравилось, – сказала она, еле заметно улыбнувшись. – Она была здесь летом, перед тем как познакомилась с Андерсом, ты знал об этом? Жила по ту сторону залива, в горах. Приезжала из-за гольфа, всего на неделю, но рассказывала потом, какая это была фантастика.

– Я помню что-то такое про соревнования по гольфу, – ответил я, – но про травку она ничего не говорила…

Натали прыснула:

– Да, только она тут подружилась с одной американкой, обе проиграли кат[96], так что сидели всю вторую половину дня, курили и смотрели на город. – Она улыбнулась и изобразила юную маму, начав говорить высоким, наивно звучащим девичьим голосом: – Видно было туман, как он наползает с моря и типа как садится, затаившись, как огромный бело-серый котяра! И медленно пожирает Золотые Ворота и дома и… типа как накрывает горы навроде старого шерстяного одеяла, а потом мы накурились, и город исчез, казалось, что к нему можно прикоснуться рукой, вид такой, просто фа-а-антастика!

Натали, не глядя в мою сторону, протянула руку, и я передал ей косяк. Глубокая затяжка, взгляд устремлен к звездам. Выдох с тонкой струйкой пряного подслащенного смрада.

– Она обожала это место. «Если б я могла заново прожить жизнь, стала бы хиппи в Хейт-Эшбери, – любила она повторять. – Или битником в Норт-Бич. Или пошла бы учиться в Беркли. И у меня был бы дом высоко в горах с балконом, с которого видно море, и