Он тебя не любит(?) (СИ) - Тоцка Тала

— А сейчас ты похож на цыганского барона, — не успокаивался Мак, и это была чистая правда, вылитый цыганский барон, ему бы еще на шею золотую цепь в палец толщиной.

— Заткнись, — поморщился Ямпольский и открыл крышку ноутбука, — сюда смотри.

На экране появился собачий вольер, к двери подошла та уродливая псина, которая чуть не загрызла девочку Макара, боднула лбом, и дверь отворилась. Мак только собрался проехаться по поводу безалаберности работников, но Ямпольский его опередил.

— Вольер замыкается электромагнитным замком, в сети пропало напряжение, поэтому Бас смог выйти.

— Как могло пропасть напряжение, разве у тебя нет аварийного генератора?

— Есть, конечно, автомат отключили намеренно, — Ямпольский кликнул на следующее видео.

Макар увидел женскую фигуру, спускающуюся по ступенькам на технический этаж, и сразу ее узнал. Можно хотеть мужчину, можно хотеть денег, но разве можно добиваться этого такой ценой? Мак смотрел, упершись подбородком в сцепленные пальцы, и думал, что должно было произойти в голове и душе, какие необратимые изменения, чтобы из обычной маленькой девочки с двумя хвостиками и бантами выросло чудовище.

— Баскервиль не стал бы нападать на Машу, — как сквозь толщу воды послышался голос Ямпольского, — но он мог сильно ее напугать. Когда я сказал, что пес не любит детей, твоя жена поняла мои слова буквально и, видимо, расценила это как призыв к действию. А вот на тебя бы он бросился по-настоящему, так что этими записями ты вполне можешь прижать ее при разводе. Или ты не собираешься разводиться?

Макар посмотрел на него как на дебила, Ямпольский понял это по глазам и поднял обе руки вверх.

— Я предоставлю в твое распоряжение записи с камер, но взамен мне понадобится твоя помощь.

— Я готов, — не раздумывая, ответил Мак.

— И даже не спросишь, что от тебя требуется? — поднял брови Ямпольский.

— Нет, мне все равно.

— Ладно, — Арсен теперь говорил медленно, будто взвешивал каждое слово. Думал, что следует знать Макару, а что нет? — Ты не в курсе, какие отношения связывают твою жену с Ринатом Маркеловым?

— Я видел, как они разговаривали вчера после банкета, — вспомнил Макар, — но понятия не имел, что они знакомы.

Тем временем Ямпольский вывел на экран следующую запись. Алена садилась в машину, водителем был лично Маркелов. Мак не сумел притвориться, что его это задевает.

— Не знаю, может, они спят, — предположил он и мысленно взмолился, чтобы это так и было. Тогда развод можно было бы считать практически состоявшимся.

— Мне нужно, чтобы ты привел ее завтра ко мне по адресу, который я укажу, — проговорил Арсен, — только она не должна знать заранее, чтобы не сообщить Ринату. Сделаешь?

— Вообще-то я ее выгнал, но сомневаюсь, что она уже убралась. Так что да, я ее приведу.

— Отлично, — Арсен открыл дверцу бара, вытащил бутылку виски и два бокала, плеснул в оба и поставил один перед Макаром.

— Я за рулем, моя машина прямо перед твоим домом, у тебя уже началась деменция, Ямпольский? — выразительно проговорил Мак, но Арсен настойчиво подвинул к нему бокал.

— В зеркало себя видел? Тебя первый же патруль в дурку определит, права заберут, оно тебе надо? Пей. За руль тебе и так нельзя.

— Ты еще скажи, что я здесь ночевать останусь, — проворчал Макар.

— А говорил, адекватный, — скептически хмыкнул Ямпольский. — С водителем моим поедешь, он за руль сядет.

— Что это ты такой добрый? — подозрительно скривился Макар.

— Так ведь она уже наступила, разве ты не знаешь? — удивился Ямпольский.

— Кто?

— Эра милосердия, — серьезно ответил Арсен.

— Кто еще из нас неадекватный, — буркнул Макар.

Они вышли из кабинета и уже дошли до лестницы, как тут Мак решился, коль уж Ямпольский сегодня сам на себя не похож, может стоит попытаться?..

— Слушай, дай мне на нее посмотреть, а? — повернулся он, резко остановившись.

Арсен так же резко затормозил, едва не врезавшись в Макара. Посмотрел пристально, будто сканером просканировал, а потом утвердительно кивнул и развернулся в противоположную сторону, приглашая Макара идти за собой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Определенно сегодня что-то странное витает в воздухе, решил Мак, и это что-то действует на Ямпольского совершенно непредсказуемо, но они уже подошли к детской, и у Макара сперло дыхание.

— Только не разбуди ее, — предупредил Арсен, осторожно поворачивая ручку, а у Макара внутри все оборвалось.

Девчачья детская комната, вся в игрушках, на полу пушистый ковер, у кровати горит ночник в виде месяца и звезд. Эта комната должна была быть в его доме, в том, который так любила мама, в котором родилась его дочь. И Макар понял, понял, почему, едва девочка успела родиться, ее лицо показалось ему знакомым. Пусть это сходство было едва уловимым, но Маша походила на мать Макара не только именем.

Он подошел к кровати и опустился у изголовья. Дочка спала на боку, плотно сжатые ресницы закрывали глазки, которые иногда даже снились Макару. Неудивительно, что он не узнал их, он же не девочка, чтобы часто смотреться в зеркало…

Мак склонился над ребенком — своим, своим ребенком! — коснулся губами нежной щечки, гладкого лобика, стараясь вдохнуть поглубже, чтобы запомнить этот запах — от дочки пахло карамелью и еще чем-то очень знакомым, родным. Макар не удержался и опустил голову на подушку, вслушиваясь, как сопит его ребенок.

Его плеча коснулась рука, и Макар как очнулся. Он что, уснул? И только сейчас увидел, что изо всех сил сжимает пальцами края подушки. Ямпольский стоял над ним с непроницаемым лицом и почему-то избегал смотреть Макару в глаза.

Они вышли на крыльцо, в машине за рулем уже ждал водитель.

— На кого она похожа? — спросил вдруг Арсен. — Там ни Эва, ни ты вообще не просматриваетесь.

Макару захотелось сказать какую-нибудь гадость из серии, что Ямпольского это не колышет и вообще, он там точно никак просматриваться не будет, но потом вдруг так же внезапно расхотелось.

— На мою маму, — ответил он, сжимая кулаки в карманах куртки, — только глаза мои.

Арсен бросил на него загадочный взгляд.

— Порой мы бываем удивительно слепы, ты не находишь?

Вместо ответа Макар сбежал с крыльца и распахнул дверцу машины. Но если бы он собрался сойти с ума, то тогда бы решил, что Ямпольский ему сочувствует.

***

Эва старательно вслушивалась в голоса, доносящиеся с крыльца, но так ничего и не смогла разобрать. Закрыла окно и, следуя совету Арсена, улеглась в постель, натянув одеяло до самого побородка.

Арсена? Да, Арсена, потому что называть отцом она его не могла, особенно в свете того, что он обрушил на нее за последние несколько часов. Ее до сих пор трясло, она даже пальцы переплела, чтобы унять лихорадочную дрожь.

С тех пор, как Эва себя помнила, она воспринимала отца как космонавта или героя-подводника, который уплыл-улетел от них с мамой совершать свои героические поступки, но почему-то никогда не задавалась вопросом, а почему он не возвращается?

Она и в Деда Мороза перестала верить в совсем раннем детстве после того, как трижды перед Новым годом попросила вернуть им с мамой папу. Первый раз она положила письмо в морозилку и каждый час бегала смотреть, лежит оно там или нет, и когда с утра не обнаружила, ходила счастливая целый день.

Дед Мороз проигнорировал Эву, и на следующий год она составила очень длинное письмо, где обстоятельно описала, почему ей нужен папа, даже не столько ей, сколько маме. На этот раз письмо исчезло из морозилки сразу же, и снова ее слезная просьба осталась без ответа.

Эва предприняла еще одну, последнюю попытку объяснить Деду Морозу, что если он будет упорно ее игнорировать, она просто перестанет в него верить. Новый год наступил, а папа так и не объявился, и Эва больше писать не стала. Ни писать, ни верить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Ямпольский рассказал Эве историю их связи с Эвиной мамой, не отношений, не встреч, а именно связи, непродолжительной, поспешной и полностью им позабытой. Он не старался себя выгораживать, не пытался оправдываться, а жестко и хлестко, не выбирая выражений, излагал очередность событий, а Эва ревела, не в силах остановиться, потому что было невыносимо больно за маму. Добрую, нежную и, как она теперь понимала, безнадежно влюбленную.