За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском - Лев Славин

Залеский перебил его:

— Не слушай его, Эдвард!

— Ну, тебя-то, Каетан, я хорошо знаю, — холодно сказал Домбровский.

Залеский крикнул:

— Пусть пятьсот девяносто девять поляков остаются у коммунаров — я ухожу к версальцам.

Домбровский сказал тихо и грозно:

— Нет, ты не уйдешь.

— Уж не ты ли, — насмешливо отозвался Залеский, — меня задержишь?

Он вынул из кармана свисток и пронзительно свистнул.

Домбровский обнажил саблю, Дерер и Рожаловский взвели курки револьверов.

Из-за деревьев вышли люди. Раздался хорошо знакомый голос, звучный, с насмешливыми интонациями:

— Генерал Домбровский, неужели вы хотите зарубить своего лучшего друга?

— Риго! — воскликнул обрадованный Домбровский.

— Конечно, это я, — сказал Рауль Риго, приближаясь к группе людей на поляне.

Позади него строились под тихую команду лейтенанта национальные гвардейцы. Несколько федератов стояли в стороне, сторожа обезоруженных версальских солдат из засады.

— Ну-ка, господа, — обратился Риго к ошеломленным Пшибыльскому и Залескому, — присоединяйтесь к пленным. А уж там, в Париже, мы всех вас распределим по рангам. Кто попроще — в лагерь, кто познатнее — в тюрьму, а кто очень высокопоставленный, тот и взлетит высоко.

Риго рукой нарисовал в воздухе петлю.

— Погоди-ка, Рауль, — сказал Дерер. — Ты очень быстр на решения. Тут материя тонкая. Господина Пшибыльского мы отпустим. Пусть он вернется к тем, кто его послал к генералу Домбровскому, и расскажет, как честные люди отвечают на предложение мерзавцев предать революцию. Что касается господина Залеского, то, как офицер Национальной гвардии, изменивший своему знамени, он подлежит суду Революционного трибунала…

— …который, — вставил Риго, — разберется во всех его делах.

Залеский стоял, скрестив на груди руки и подняв надменное лицо. Домбровский смотрел на него с горечью. Каетан сейчас в этом лунном свете, среди тихого шелеста деревьев был почему-то удивительно похож на того кадетика Константиновского корпуса, которому он, Ярослав, помогал решать задачи по тригонометрии.

Домбровский подошел к нему.

— Слушай, Каетан, — сказал он по-русски, — дай мне слово, что ты неповинен в смерти Яна Арнгольдта и Пети Сливицкого, и я постараюсь облегчить твою участь.

Залеский сказал, отчеканивая каждое слово:

— Я вас всех всегда ненавидел, а тебя больше всех.

Глава 39

Версальцы наступают

Ничего Клюзере не прислал — ни оружия, ни снаряжения. «Что это — бездеятельность или измена?» — спрашивал себя Домбровский. Проклиная Клюзере, он поехал в Париж, чтобы добиться в Коммуне всего необходимого для фронта. Он решил рассказать обо всем старику Делеклюзу, члену Коммуны, которого издавна уважал за революционную чистоту помыслов и героический склад натуры.

Было рано, Домбровский решил поехать к Делеклюзу на квартиру.

Сердце сжалось у Ярослава, когда он увидел его. Делеклюзу в ту пору было немногим более шестидесяти лет. Ему можно было дать лет на десять больше. Это был немощный, ссохшийся старец, с дрожащими руками, бескровным лицом. Тюрьмы и кайеннская каторга его состарили. Сейчас к этому прибавились волнения за судьбу Коммуны.

Но по мере того как разгорался разговор, Делеклюз преображался. Стан его выпрямился, потухшие глаза заблестели, перед Домбровский возник прежний Делеклюз, твердый, несгибаемый, прозванный в народе Barre de fer.[26]

Эта чудесная перемена произошла, когда Делеклюз заговорил о мирных завоеваниях Коммуны. Он радовался им и гордился ими.

— Понимаете, Домбровский, не в словах, а в делах выражается величие революции. Мы сломали старую государственную машину. Уничтожили систему вычетов из зарплаты рабочих. Мы вернули из ломбарда неимущим невыкупленные и просроченные заклады. Мы запретили ночной труд в булочных. Мы дали отсрочку по квартирным долгам. Мы национализировали брошенные владельцами фабрики и мастерские и решили передать их рабочим кооперативам и союзам. Это чего-нибудь стоит не правда ли? Какой урок для всего мира! И это только начало. Если мы выстоим, какая прекрасная будет жизнь справедливая, богатая своей полнотой… Мы должны выстоять, Домбровский, не правда ли?

— Вот по этому вопросу я и приехал к вам, гражданин Делеклюз…

Постепенно, шаг за шагом Домбровский нарисовал картину ужасающего пренебрежения к нуждам фронта со стороны того, чьим заботам он поручен, то есть военного делегата Клюзере. У людей на фронте не хватает обмундирования, одеял. В интендантстве это все есть, но там полный хаос и, возможно, злоупотребления. Есть сведения, что в арсеналах несколько сот тысяч ружей, а на фронте их не хватает. А главное — все требования о присылке подкреплений не выполняются. Между тем со дня на день следует ждать генерального штурма версальцев.

Делеклюз слушал молча, не перебивая Домбровского и не выдавая своих чувств.

— Так… — сказал он, когда Домбровский замолчал.

Он откинулся на спинку кресла и соединил кончики пальцев.

— Я рассказывал вам, Домбровский, о добрых делах Коммуны. К сожалению, иногда этот оркестр играет без дирижера. То, что Клюзере бездельник, я подозревал и о том, что он рвется в диктаторы, я прямо заявлял на заседании Коммуны. Мы этого не боимся, это всегда можно пресечь в самом начале. Но если верно то, что рассказали сейчас вы, Домбровский, — это прямая измена. Во всяком случае, он не может быть военным делегатом.

Домбровский дотронулся до колена Делеклюза и сказал, улыбаясь:

— Вот бы вас в военные делегаты, дорогой гражданин Делеклюз.

— А вас, — тоже улыбаясь, сказал Делеклюз, — командующим фронтом?

— А я фактически и так им командую, — просто ответил Домбровский.

От Делеклюза Домбровский поехал к Клюзере. Ему сказали, что гражданин военный делегат выехал по служебным делам. Домбровский подозревал, что он просто спит, но выяснить это было невозможно. Он решил зайти к начальнику его штаба Луи Росселю. В случае ухода Клюзере это был первый кандидат в военные делегаты. В Генеральном совете Коммуны к нему благоволили. В Совете Национальной гвардии его ненавидели. Поклонники Росселя говорили, что это образованный, волевой, талантливый командир. Недоброжелатели утверждали, что он высокомерен и беспринципен. Он молод — двадцать семь лет, артиллерийский капитан, впоследствии — полковник инженерных войск. Сам предложил Коммуне свои услуги. «Стало быть, все же революционер, — думал Домбровский, направляясь к нему. — Почему же он не делает усилий преодолеть хаос, царящий в штабе, начальником которого является? Может быть, ему мешает Клюзере?»