Бабочка - Анри Шарьер

Остатки товаров продаются морякам с кораблей, проходящих мимо островов.

Благодаря всевозможной торговле, на острова текут деньги, и надзиратели предпочитают закрывать на нее глаза.

Гомосексуализм стал здесь совершенно официальным.

Все, вплоть до коменданта, знают, что игрек — жена икса, и когда одного из них переводят в другое место, стараются туда же перевести и второго.

Самое интересное, что среди всех этих «ребят» не найдется и троих, которые искали бы пути для побега. Таких почти нет даже среди осужденных на пожизненную каторгу. Для того, чтобы бежать, необходимо быть посланным на континент — в Сен-Лорин, Коуроу или Кайенну, а посылают обычно только тех, кто осужден на определенные сроки. Для тех же, кто осужден на пожизненную каторгу, это возможно только в том случае, если он кого-то убил. Убийцу посылают на суд в Сен-Лорин, и перед отплытием он должен признать вину, что грозит ему пятью годами изолятора. В том, что он сумеет бежать в течение трех месяцев пребывания в Сен-Лорине, никто уверен быть не может и потому предпочитают не искушать судьбу.

Можно попытаться быть посланным на континент и из-за болезни. Если признают, что у тебя туберкулез, тебя посылают в спецлагерь «Новый лагерь», который находится на расстоянии восьмидесяти километров от Сен-Лорина. Можно «заболеть» и проказой или хронической дизентерией. Нужные результаты анализов получить относительно легко, но во всем этом кроется страшная опасность: в течение двух лет приходится жить в одном блоке-изоляторе с настоящими больными. От ложной проказы до истинной, от кашля до туберкулеза — один шаг. Дизентерией, например, не заразиться почти невозможно.

Итак, я нахожусь в здании А вместе со ста двадцатью заключенными. Мне приходится учиться жить среди этого разнообразного люда, где сразу определяется твое место. Надо, чтобы тебя уважали и боялись, все должны знать, что на тебя невозможно напасть, не подвергаясь опасности.

Мой напарник по группе Гранде, знаменитый взломщик сейфов — истый марселец. Ему около тридцати пяти лет, высок и худ, как щепка, но силы в нем много. Мы с ним были дружны еще во Франции и провели вместе не один день. Ко мне он добр, но может быть очень опасен.

Сегодня я почти один во всем этом огромном зале. Ответственный за «берлогу» (так зовется это здание на языке заключенных) подметает бетонный пол. Я обращаю внимание на человека лет тридцати и совершенно седого. Он сидит с деревянной лупой в глазах и чинит часы. Я усаживаюсь рядом и пытаюсь завязать разговор. Он не поднимает головы и абсолютно на меня не реагирует. Уязвленный, я выхожу во двор и усаживаюсь рядом с Тити ля-Белот, который занят изучением новой картежной игры. Его быстрые и ловкие пальцы перетасовывают тридцать две карты с невероятной скоростью. Не переставая творить с картами чудеса, он обращается ко мне:

— Ну что, дружище, все в порядке?

— Да, но я с ума схожу со скуки. Пойду поработаю немного. Хотел поговорить с часовщиком, но он мне не ответил.

— Этому парню наплевать на всех. Для него существуют только часы. По совести говоря, после всего, что с ним произошло, он имеет право быть сумасшедшим. Представь себе, этот молодой человек — ему нет и тридцати — был присужден в прошлом году к смертной казни за то, что якобы изнасиловал жену одного из надзирателей. Это было настоящим поклепом. Он работал долгое время у главного надзирателя, и всякий раз, когда надзиратель уходил на работу, он занимался его женой. Они совершили одну непростительную ошибку: красотка не позволяла парню заниматься работами по дому. Она стирала и гладила сама, и муж-рогоносец, который знал, что его жена страшно ленива, заподозрил неладное. Доказательства, однако, не было, и он разработал хитроумный и коварный план, чтобы застать их вместе и убить, но не учел реакции этой шлюхи. Когда он бесшумно открыл ворота, раздался крик попугая: «Вот хозяин!» Женщина тут же принялась вопить: «Спасите! Насилуют!» Надзиратели входят в комнату и видят женщину, вырывающуюся из рук застигнутого врасплох заключенного, который пытается бежать через окно. Муж стреляет в него. Тот получает пулю в плечо, а красотка царапает себе лицо и грудь и рвет на себе рубашку. Когда часовщик упал, бретонец готов был его прикончить, но второй надзиратель, корсиканец, отнял у него ружье. Этот корсиканец сразу понял, что рассказ об изнасиловании высосан из пальца, но сказать это бретонцу не мог и притворился, будто верит в изнасилование. Часовщика приговорили к смерти. Он сидел в камере смертников с еще четырьмя заключенными — тремя арабами и одним сицилийцем. Вся пятерка ожидала ответа на просьбы о помиловании, которые были посланы их адвокатами — надзирателями. Однажды утром открылась дверь камеры часовщика и вошли палачи. Они надрезали ножницами воротник рубашки часовщика и повели его к гильотине. Беднягу привязывают к бревну и уже собираются отрубить кусок бревна вместе с головой, когда появляется комендант, который обязан присутствовать на казни. У него в руках фонарь, и в полумраке он вдруг видит, что эти идиоты все напутали: они собирались снести голову часовщику, которого в этот день не должны были казнить.

«Прекратите! Прекратите!» — закричал Берро. Он был настолько взволнован, что не мог говорить. Он роняет фонарь, расталкивает всех — тюремщиков и палачей, освобождает часовщика и говорит: «Санитар, отведи его в камеру. Позаботься о нем и дай ему ром. А вы, идиоты, приведите Ренкассо. Сегодня мы казним его и никого другого». Назавтра часовщик весь побелел. Его защитник, тюремщик из Кальви, написал еще одно прошение министру юстиции, в котором описал весь случай. Часовщика помиловали и осудили на пожизненную каторгу. С того времени он занимается только починкой часов. Это просто сумасшествие: он проверяет часы очень долго, и потому на его полке накопилось столько часов. Теперь ты понимаешь, что он имеет право быть немного тронутым?

— Разумеется, Тити, после такого шока он имеет право не проявлять дружелюбия.

Каждый день я чему-то учусь в этой новой жизни. Берлога А — это действительно скопище очень опасных людей.

Сегодня на перекличке, при распределении людей на работу по посадке кокосовых пальм, назвали Жана Кастелли. Он вышел из ряда, и спросил:

— В чем дело? Меня посылают на работу? Меня?

— Да, тебя, — ответил надзиратель, ответственный за работу. — Возьми мотыгу.

Кастелли с пренебрежением смотрит на надзирателя:

— Слушай, оверниец, чтобы уметь пользоваться этим странным орудием, надо приехать из твоей деревни. Я же корсиканец из Марселя. На Корсике держатся подальше от такой работы, а в Марселе даже не подозревают о ее существовании. Держи при себе эту мотыгу и оставь меня в покое.