Бабочка - Анри Шарьер

Молодой надзиратель еще не в курсе дел. Он замахивается мотыгой на Кастелли, и сто двадцать человек, как один, кричат:

— Трус, не трогай его, иначе будешь убит.

— Разойдитесь! — кричит Гранде. Входим в «берлогу», не обращая внимания на надзирателей.

Заключенные из зданий Б и В строем выходят на работу. Дюжина надзирателей возвращается и запирает зарешеченную дверь. Такое случается редко. Через час у дверей стоят, с ружьями в руках, около сорока надзирателей. Здесь заместитель коменданта, главный надзиратель, надзиратели — все, кроме самого коменданта, который в 6 часов утра отправился на Чертов остров. Заместитель коменданта говорит:

— Даселли, вызывай их по одному.

— Гранде!

— Здесь.

— Выходи.

Он выходит из рядов и направляется к четырем тюремщикам. Даселли говорит ему:

— Иди на работу.

— Не могу.

— Отказываешься?

— Нет, не отказываюсь. Я болен.

— С каких это пор? На первой перекличке ты не заявил, что болен.

— Утром я не был болен, а теперь болен.

Первые шестьдесят заключенных ответили то же самое. Только один сказал, что он просто отказывается подчиниться приказу. Он, наверно, хочет быть послан в Сен-Лорин и предстать перед трибуналом. Когда его снова спрашивают, отказывается ли он, он отвечает:

— Да, отказываюсь, три раза.

— Три раза? Почему?

— Потому что вы мне надоели. Я отказываюсь работать на таких идотов, как вы.

Страшное напряжение. Тюремщики, особенно молодые, не могут снести такой обиды. Они ждут угрожающего жеста со стороны заключенных, что позволит им навести порядок с оружием в руках. Пока же дула ружей смотрят в пол.

— Все, кого мы назвали по именам, раздеться! В камеры.

В этот момент появляется врач.

— Извольте проверить этих людей. Те, что не больны, пойдут в карцер. Остальные останутся в камере.

— Что, шестьдесят больных?

— Да, доктор, кроме одного, который отказывается выходить на работу.

— Первый! — говорит врач. — Гранде, что с тобой?

— Испортился желудок, доктор. Все мы тут приговорены к длительным срокам, многие — к пожизненному заключению. Никаких шансов бежать с островов нет. Эту жизнь мы в состоянии вынести только при наличии определенной мягкости и понимания. Сегодня один из надзирателей хотел на глазах у всех попытаться оглушить ударом по голове одного из наших товарищей, которого мы все очень уважаем. Наш друг никому не угрожал, он только сказал, что не хочет работать мотыгой. Это и есть причина массовой эпидемии.

Врач наклоняет голову, долго думает, а потом говорит:

— Санитар, пиши: массовое пищевое отравление, каждому — по двадцать граммов сульфата натрия для промывки желудка. Ссыльный имярек придет в больницу, и мы проверим, был ли он в полном рассудке, когда отказался работать.

Он поворачивается к нам спиной и уходит.

— Соберите свои вещи, — кричит комендант, — и не забудьте ножи.

В тот день все остались в «берлоге». В обед вместо супа санитар принес ведро со слабительным. Ему удалось заставить принять лекарство только троих. Четвертый притворился эпилептиком и, падая, нарочно опрокинул ведро со всем его содержимым. Этим все и кончилось — ответственному осталось только вытереть пол.

После обеда я долго говорил с Жаном Кастелли. Он пришел поесть с нами, хотя он и в группе с тулонцем Луи Гравоном, осужденным за кражу мехов. Когда я заговорил о побеге, у него заблестели глаза. Он сказал мне:

— В прошлом году мне едва не удалось бежать. Я представлял себе, что ты не будешь сидеть сложа руки, но говорить на островах о побеге — это то же, что разговаривать по-древнегречески. Я все не могу понять здешних заключенных. Ты сам, наверно, заметил, что больше половины из них довольны своей жизнью и боятся лишь одного: что кому-то удастся бежать. Это может поколебать их относительное благополучие: станут постоянными обыски, запретят игру в карты и музыку, не будет больше ни шахмат, ни шашек, ни книг. Сахар, масло, бифштексы — все это исчезнет.

Я слушаю внимательно. Никогда не представлял себе эту проблему в подобном свете.

— Отсюда вывод, — говорит Кастелли. — В момент, когда ты вобьешь себе в голову мысль о побеге, думай, прежде чем что-либо предпринять.

Жан Кастелли по прозвищу «Старик» обладает исключительной силой воли и интеллектом. Он ненавидит насилие. Жаль, что ему пятьдесят два года — его железная энергия пригодилась бы мне. Иногда он говорит:

— Можно подумать, Бабочка, что ты мой сын. Как и меня, тебя не интересует жизнь на островах. Из всех заключенных только с полдюжины смотрят на вещи так же, как и мы, и думают о побеге.

Он дает мне дельный совет: учить английский и всякий раз при встрече с испанцами говорить по-испански. Он дает мне учебник испанского языка и англо-французский словарь.

Однажды мне пришлось изложить перед всеми свою точку зрения на побег. Случилось это совершенно случайно. Парень из Нима вызвал на драку маленького тулузца. Прозвище тулузца — «Сардина», а здоровяка из Нима зовут «Баран». Баран стоял посреди «панели», с обнаженной грудью и ножом в руке:

— Плати двадцать пять франков за каждую игру в покер, или ты совсем не будешь играть.

Сардина отвечает:

— Никогда никому не платили за право играть в покер. Почему ты прицепился ко мне?

— Тебе не полагается знать почему. Ты платишь, или не играешь, или будем драться.

— Нет, драться я не буду.

— Трусишь?

— Да, я отсюда собираюсь бежать и не хочу ни убивать, ни быть убитым.

Мы ждем, что произойдет. Гранде говорит нам:

— Этот малыш действительно смельчак. Жаль, что мы не можем вмешаться.

— Ну, трус, будешь платить или перестанешь играть? Отвечай! — с этими словами он делает шаг по направлению к Сардине.

Я кричу:

— Заткнись, Баран, и оставь этого парня в покое!

— Ты с ума сошел, Бабочка? — говорит мне Гранде. Я не двигаюсь с места, моя рука на рукоятке ножа, нож под левым коленом. Я говорю:

— Нет, не сошел с ума, и послушайте-ка все, что я вам скажу. Баран, перед тем, как я буду с тобой драться, а драться я буду, если ты на этом так настаиваешь, позволь мне сказать тебе и вам всем, что со времени прибытия в эту «берлогу», где нас больше ста двадцати человек, я не могу избавиться от чувства стыда за то, что самое прекрасное, самое возвышенное, что может быть у заключенного — побег, здесь не в почете. Каждого, кто доказал, что он способен бежать, что у него достаточно мужества рискнуть жизнью ради побега, мы должны уважать больше кого-либо другого. Кто мне возразит? В ваших законах недостает одного, самого главного: обязанности всех и каждого не только уважать беглецов, но и всячески помогать им. Никто вас не обязывает бежать, и, как я понимаю, большинство из вас решило остаться здесь на всю жизнь. Но, если у вас недостаточно мужества вернуться к жизни, уважайте хотя бы тех, кто этим мужеством обладает. Того, кто забудет про этот мужской закон, ожидает суровая кара. А теперь, Баран, давай драться, если ты все еще стоишь на своем.