Не от мира сего - Иеромонах Дамаскин (Христенсен)

- К чему это?! — ахнул Глеб. — Перед зверями в лесу красоваться?

- Тебе нервы лечить надо, — бросил Владыка, — мне важно, чтобы мои монахи выглядели красиво.

Глебу вспомнилось, что однажды сказал ему о. Адриан о тех, кто приезжал к нему в монастырь

принять постриг. «Не монашество привлекает большинство из них, а возможность возвыситься над людьми, облачившись в красивые рясы. А ведь истинное монашество как раз в противном: в покаянии, в тяготах, в служении страждущим».

Слова Владыки Антония обеспокоили Глеба: неужто они, отошедшие от мирских законов, не имеют хотя бы права на свободу выбора? Евгений еще больше расстроился. В письме он отмечал: «Владыка буквально потряс нас, когда поинтересовался, собираемся ли мы переезжать в более «обжитое» место, с водопроводом и прочими удобствами, ради благополучия будущих собратьев. До чего же трудно было растолковать ему, что никто пока и не думает к нам присоединяться, а если кто и решится, то не водопроводом и удобствами прельстятся. А самое главное: земля эта досталась нам при явной помощи Владыки Иоанна после наших горячих молитв к нему».

Намерения архиеп. Антония сильно поколебали решимость Евгения принять постриг.

- Что‑то он замышляет, — поделился с братом Глеб. — Наверное, Синод поручил ему выжать из нас побольше. Что будем делать?

- Может, убежать?

- Куда? Мы и так убежали от мира, так он нас и в пустыни достает.

Братия встревожились не на шутку из‑за «несбыточных надежд» их правящего архиерея и тут же написали ему письмо, подробно изложив свои принципы. Евгений вспоминал: «Мы недвусмысленно дали понять, что какой бы официальный статус мы ни получили (монастырь или какой иной), работать мы сможем лишь при полной независимости от правящего архиерея». Архиепископ также ответил письмом, выразив на словах понимание и пообещав никоим образом не подвергать братию «архиерейскому нажиму». Успокоенный этими посулами, Евгений записал: «Долее, вплоть до дня пострига, не посещали нас смута и подозрения — так полагались мы на слово Владыки Антония, на благословение и незримое присутствие Владыки Иоанна, на правильность нашего пути (по которому вели нас воля и сила куда больше наших)». Вдохновлял братию и пример монастыря о. Пантелеймона: присоединившись к Русской Зарубежной Церкви, он не потерял независимости.

14/27–ое октября — день пострига — выдался спокойным и солнечным, хотя до этого десять дней кряду лил дождь. В пять утра, едва забрезжил рассвет, приехали еп. Нектарий и о. Спиридон. Епископ был бледен и встревожен:

- И в Синоде, и повсюду только о вас и говорят. Сообщается, что недели не пройдет как вас рукоположат в священный сан и скоро придется вам отсюда съезжать. Настанет конец пустыни.

- Вы шутите? — не поверил Глеб.

- Не может такого быть! — изумился Евгений.

- Не верится, — поддакнул Глеб. — Ведь архиепископ Антоний обещал, неужто обманул?

Отец Спиридон, по обыкновению неприбранный, но излучающий благодушие, пытался успокоить братий: никто насильно не заставит их быть священниками.

- Я вас в обиду не дам, — заключил он. Братию тронула такая забота наикротчайшего о. Спиридона, кого после смерти архиеп. Иоанна самого задвинули на задворки церковной жизни.

- Вот как расплачиваетесь вы за то, что отказались постригаться у меня, — продолжал еп. Нектарий.

- Глеб еще раз терпеливо объяснил, почему они попросили главу епархии постричь их в монахи:

- Если б наш постриг совершили Вы, архиепископ Антоний Вашими руками постарался бы вылепить из нас, что ему хочется. Он знает, что мы любим Вас, но он также знает, что Вы ему подвластны, и мы не хотим из‑за него ссориться с Вами.

Конечно, на душе у братии кошки скребли — что их ждет?

- Может, всё‑таки архиепископ сдержит слово? — с надеждой сказал Глеб.

Еп. Нектарий напомнил, что еще не поздно всё отменить.

Через полчаса приехал Владыка Антоний с дьяконом. Глеб сразу же спросил, остается ли их договоренность в силе, на что Владыка ответил утвердительно.

- Значит, Вы не принудите нас ко священству?

- Нет, — ответил архиепископ. Владыка Нектарий стоял рядом и испытующе смотрел на него.

Скитская церковь была еще не достроена, так что обряд совершали под открытым небом.

Собралось с дюжину друзей, в том числе Владимир Андерсон и кое‑кто из тех, кого братия знали еще со времен книжной лавки.

Когда братия встали перед церковью для пострига, о. Спиридон накрыл своей мантией Глеба, а еп. Нектарий — Евгения. Они стали «мантийными старцами» братии — так называют крестных отцов в монашестве. С этого дня они неразрывно связаны со своими духовными детьми и ответственны за их души перед Богом.

О принятии монашества Евгений писал: «Несомненно, с Божьего благословения сделали мы столь решающий шаг в жизни, по сути приняли второе крещение».

Как и завещала монахиня Мария, братия давали обет перед валаамской иконой Спасителя.

В монашестве братия получили новые имена: Глеб стал о. Германом — первым монахом, принявшим имя только что прославленного преп. Германа Аляскинского, а Евгений — о. Серафимом в честь преп. Серафима Саровского. Снова в жизни двух братьев два великих святых оказались тесно связаны[35].

После пострига новоявленные монахи в черных рясах, клобуках и мантиях вместе с присутствующими совершали крестный ход вокруг церкви. Поскольку колоколов не было, один из прибывших взял кастрюлю, ложку — чем не перезвон?! Еп. Нектарий радостно присоединился к нему — кастрюльные крышки служили ему литаврами.

- К чему это всё? — недовольно бросил архиеп. Антоний.

На что простодушный Владыка Нектарий по–детски воскликнул:

- В нашем полку прибыло!

ОДНАКО РАДОСТЬ продолжалась недолго. Когда все собрались за столом прямо под открытым небом, архиеп. Антоний объявил, что решением Синода открыт скит преп. Германа Аляскинского и что сам он будет временно исполнять обязанности настоятеля. Последнее заявление насторожило новых монахов: решение Синода явилось для них полной неожиданностью.

Покончив с «официальной» частью, архиеп. Антоний решил тут же испытать смирение и послушание братии. За обедом он велел Глебу, т. е. отцу Герману, почитать из «Лествицы» о монашеском послушании, а также слово «Темница». После трапезы Владыка нетерпеливо попросил гостей оставить его с монахами Германом и Серафимом, еп. Нектарием и архим. Спиридоном. Сразу же тон его изменился, заговорил он твердо, обращаясь вроде бы к обоим новым монахам, но глядя лишь на о. Германа.

- Постриг принять — это не в парикмахерскую сходить, — изрек он. — Вы дали обет послушания, и пора от слов к делу переходить. Ваше первое послушание — рукоположение во священство. Отца Германа на этой неделе, а о. Серафима на будущей рукоположим.

Еп. Нектарий побледнел и потупился, не в силах вымолвить ни слова.

- Готовьтесь, отцы, — продолжал Владыка Антоний. — Вас уже ждут приходы в Сакраменто и Калистоге.

- А как же быть с этой землей? — спросил Глеб.

- Мы ей применение найдем.

- А как же наше «Православное Слово»?

Архиепископ лишь пожал плечами:

- Кому это нужно?!

Он полагал, коль скоро журнал выходит на английском — следовательно, и пользы от него нет.

Зная слабинку русской души — совестливость, неуверенность в себе, робость перед «начальством», — он сперва замышлял подавить независимость о. Германа. Однако с американцем такое не прошло. Отец Серафим, не дожидаясь, пока спросят его мнения, заговорил сам, пылко и даже сердито. Стукнув кулаком по столу, он рявкнул на архиепископа:

- НЕТ! НЕТ! НЕТ!

То были его первые слова в монашестве.

А о. Германа сразу же замучила совесть. Всё их Братство зиждилось на трех словах, сказанных ему Евгением несколько лет тому: «Я ТЕБЕ ДОВЕРЯЮ!» И сейчас брат доверился ему, а их обманули, заманили в ловушку. Архиепископ вознамерился отобрать у о. Серафима его собственную землю, на которой тот хотел оставаться до скончания дней, землю, купленную им самим в своей стране! Эта мысль более всего удручала о. Германа, и, не выдержав, он разрыдался.

- Я предал тебя! — только и сказал он брату. Архиепископу же напомнил о данном обещании, но тот лишь отмахнулся.

- Я обещал до пострига, пока вы были еще в миру.

- Выходит, монашество — это ловушка?! — не выдержал о. Герман. — Чего тогда стоит наше послушание?!

- С вами невозможно говорить, — покачал головой архиепископ. А о. Герман продолжал:

- И ради чего Вы тогда приехали к нам в глухомань, если после пострига нам придется покинуть эти края? Мы поклялись жить и умереть здесь! А ради Вашего высочайшего каприза придется закрыть журнал и лишить людей слова о пустынножительстве.

Владыка Антоний презрительно отвернулся и обратил взор на еп. Нектария: