Коллекция геолога Картье - Яков Рыкачев

— Скажите-ка мне, Клод, — ласково заговорил Хеллс, — кто были ваши родители?

— Мой папа был майором немецкой армии, он погиб в России под Курском, а маму убило в сорок четвертом году во время бомбежки в Дрездене, где мы тогда жили. Она не пошла в убежище, а меня отослала с соседкой, это меня спасло…

— Вы, конечно, не помните своих родителей?

— Нет, я была тогда совсем маленькой.

— Но у вас сохранились, вероятно, их фотографии, документы?

— Нет, все сгорело, бомба попала в нашу квартиру…

— А остались у вас какие-нибудь родственники в Германии?

— Дядя говорит, что все наши близкие родные погибли: одни на фронте, другие в тылу, а дальние разбрелись кто куда, и он потерял их след. Теперь из всей нашей семьи остались только я и дядя.

— Значит, о судьбе своих родителей вы знаете только со слов дяди?

— Да, конечно, дядя — родной брат моей покойной мамы.

— А что же сталось с вами после гибели родителей? Дядя взял вас к себе?

— Нет, я впервые увидела дядю два года назад, когда он приехал за мной в Шомон-на-Марне.

— А как вы попали в Шомон?

— Когда умерли мои родители, дядя отвез меня в католический монастырь в Шомон-на-Марне и отдал на воспитание монахиням. В восемь лет я поступила в школу при монастыре и окончила ее в семнадцать лет. Вот тогда дядя и приехал за мной и взял меня к себе в Париж…

— И взял вас к себе в Париж… — повторил Хеллс, в упор, с нескрываемой насмешкой глядя на девушку. — Ну и ловок же ваш дядя, ничего не скажешь! Все сучки́ и задоринки начисто срезал, а места среза загладил… Артист!

— Кто — артист? — спросила Клод и вслед за тем, что-то поняв вдруг, с горечью воскликнула: — Вы, кажется, не верите мне!..

— Вам-то я верю, а вот дядя ваш вам все наврал, от первого и до последнего слова! Скажу вам, Клод, по секрету: отец ваш жив и здоров…

— Неправда, вы просто издеваетесь надо мной! — с накипающими слезами сказала Клод. — Я сама видела его имя и фамилию в списке убитых! У дяди сохранилась вырезка из газеты…

— Да неужели? — ухмыльнулся Хеллс. — Как же именовался ваш покойный родитель?

— Майор Карл Эрнст фон Зеверинг.

— А чем вы докажете, что фон Зеверинг — ваш отец?

— Мне сказал дядя… — упавшим голосом отозвалась Клод, видимо, Хеллс уже посеял в ней сомнение.

— А кто мешал дяде ткнуть пальцем в любую фамилию в списке убитых и объявить, что она принадлежит вашему отцу? А?

— Так я же сама фон Зеверинг, Клотильда фон Зеверинг… Клод Жильбер — это дядя велел мне так называться, когда взял меня из монастыря. Он боялся, что его враги обнаружат его через меня, если я буду носить свою настоящую фамилию.

— Не-ет, моя милая, вовсе вы не фон Зеверинг! Под этой фамилией дядя сдал вас на руки монахиням, чтобы замести след. Он мастер заметать следы!..

Клод в растерянности молчала. Кто же она такая, если не Клотильда фон Зеверинг?..

— Кто же я, если не Клотильда фон Зеверинг? — произнесла она вслух. — И зачем было дяде говорить мне неправду? Вы, наверное, просто насмехаетесь надо мной… шутите… Ведь если бы…

— Шучу? — грубо прервал Хеллс. — Нет, милая моя, мне не до шуток, пора нам кончать этот затянувшийся разговор! — Он взглянул на часы. — Пять часов, на улице уже утро. Слушайте меня внимательно. То, что я вам открою сейчас, останется навсегда между нами, ни одна живая душа никогда не узнает об этом. Но только при одном условии: вы должны на время забыть о своей воле и целиком подчиниться мне! Иначе я опозорю вас на весь свет, люди с ужасом и отвращением будут отворачиваться от вас, матери будут пугать вами своих детей…

Хеллс помолчал, как бы давая девушке время оценить все значение сказанного. Конечно, она уже сейчас в смятении, а через несколько минут, когда узнает правду о своем происхождении, из нее можно будет вить веревки.

— Я не понимаю, о чем вы говорите… — совсем тихо сказала Клод. — Я ничего такого не сделала.

Хеллс выдвинул ящик своего стола, достал оттуда объемистую папку, приоткрыл ее и вытянул газету.

— Взгляните, Клод. Знаком вам этот человек?

Со страниц старой, пожелтевшей газеты на девушку глядел обведенный траурной каймой портрет генерала СС, обергруппенфюрера фон Хагенау. Хотя в ту пору ее дядя был почти на двадцать лет моложе, Клод тотчас же признала его.

— Это же дядя Альбер! — воскликнула она в радостном удивлении. — Какой красивый и важный! Но почему же в черной рамке? Ой, это вовсе не дядя, какой-то генерал Хагенау, погибший в бою…

— А разве дядя никогда не называл вам своего настоящего имени?

— Нет, он опасался, что я проболтаюсь. Он говорил, что придет время…

— Так вот, милая моя, генерал СС, обергруппенфюрер Вальтер Хагенау и Альбер Стамп — одно и то же лицо! Человек, которого вы называете дядей Альбером, на деле бывший генерал СС фон Хагенау, один из величайших злодеев нацистского режима, заочно приговоренный к повешению в России, Польше и Чехословакии. Незадолго до падения Гитлера гестапо, чтобы спасти его и других злодеев от справедливого возмездия, объявило их умершими, а на деле переправило с фальшивыми паспортами за границу. Так и случилось, что генерал-висельник фон Хагенау превратился в Альбера Стампа…

— Нет, это неправда… дядя очень добрый… он так любит меня…

Хеллс извлек из папки ворох фотографий и положил перед Клод.

— А ну, взгляните!

На одном фото генерал от гестапо, группенфюрер фон Хагенау, он же Альбер Стамп, — Клод тотчас же узнала его — был изображен в окружении сотен и тысяч лежащих вповалку мертвых тел. Он стоял среди них во весь рост, в отлично пригнанной форме, при орденах, с торжествующим видом победителя. Направленные на лежащих людей автоматы в руках солдат-эсэсовцев указывали на то, что все эти люди были только что расстреляны по приказу генерала. На следующем фото фон Хагенау держал в вытянутой руке револьвер, направленный на группу изможденных, оборванных людей, среди которых женщины, дети, старики. Видно, он не спешит с расправой и как бы позирует, чтобы дать фотографу время запечатлеть для потомства свой подвиг. А вот длинный ряд стоящих на коленях людей со связанными назад руками: генерал фон Хагенау и несколько младших офицеров СС прижимают револьверы к затылкам осужденных; на следующей фотографии осужденные уже лежат на земле, и генерал взирает на них с тем же победным видом.

Резко отстранив от себя фотографии, Клод в полном изнеможении откинулась на спинку кресла, лицо ее стало одного цвета с белоснежным джемпером.

— Боже мой, боже!..