Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров

Несмотря на четкий почерк Сталина, не все его пометы мне удалось дальше разобрать. Возможно, вождь стал торопиться, и это сказалось на почерке, или газетная бумага и карандаш в архиве со временем сильно выцвели. Когда Мещанинов упомянул о знаменитом «Бакинском курсе» Марра, от которого, по его словам, автор впоследствии отказался (на самом деле это не так), Сталин отметил это место в статье Мещанинова и что-то написал поверх текста[387]. В своей статье он упомянет о том, что Марр отказался от «Бакинского курса». Но общий, в высшей степени недоброжелательный и откровенно предвзятый настрой и по отношению к Марру, и к Мещанинову без труда прослеживается при знакомстве с пометами на этом и других разделах статьи. Когда Мещанинов перешел от позитивной части к негативной оценке отдельных положений теории Марра, Сталин стал реагировать особенно эмоционально.

Мещанинов обратил внимание на то, что Марр довольно поздно примкнул к марксизму (после 1920 года), фактически на завершающем этапе формирования своей языкотворческой теории. Чикобава же, писал Мещанинов, сейчас призывает вернуться к предшествовавшему дореволюционному этапу, когда Марр не был марксистом и рассматривал яфетические языки всего лишь как очередную языковую семью («третий этнический элемент»). «В сходном положении, — отмечал Мещанинов, — оказались и университетские лекции „Яфетическая теория. Общий курс учения об языке“, читанные в 1927 году в городе Баку и поэтому широко известные под названием „Бакинский курс“. Эти лекции, как единственное пособие, дающее общий обзор яфетической теории и основные ее установления, легли в основу преподавания университетских курсов. Раскупленные в очень короткий срок, лекции потребовали переиздания». Но, если содержательное описание устанавливаемых Марром звуковых законов и соответствий не вызывает сомнений, то «лекции в остальной своей части представляли изложение не всегда отвечающее установкам материалистического учения о языке, и сам же автор данного труда в 1931 году не дал согласия на его переиздание, находя необходимым коренную переработку. Следует отметить тут же, что по вине учеников Н.Я. Марра, отказавшихся от переиздания „Бакинского курса“ как устаревшего, курс этот до сегодняшнего дня включается безо всяких оговорок в числе рекомендуемых студентами пособий».

Здесь Мещанинов допускает явные передержки, которыми тут же воспользовался Сталин, а затем и другие противники Марра. Во-первых, Марр был против переиздания «Бакинского курса» не потому, что там якобы были идеологические ошибки, а потому, что книгу издали в безобразном полиграфическом исполнении и с большим количеством технических огрехов. Сложный язык и пунктуация, а главное, оригинальная транскрипция Марра требовали много дополнительных типографских знаков и тщательной корректорской работы. Этого бакинская типография, печатавшая «Курс», в полной мере обеспечить не могла. Кроме того, Марр страдал «зудом» постоянного изменения и уточнения своих ранее сделанных выводов и установок, что не такое уж редкое явление в ученой среде. Марр был человеком увлекающимся, брался одновременно за многое, был нагружен массой должностных обязанностей, а времени на все не хватало. После его смерти Мещанинов, как главный идеолог марризма, так и не смог рационально объяснить методологические истоки четырехэлементного анализа. Недаром Чикобава постоянно напоминал, что марристы отказались от этого метода еще до войны и, возможно, именно элементный анализ Мещанинов имел в виду, говоря о «нематериализме» учителя. Судя по тому, что Сталин напишет в своей статье по поводу «Бакинского курса», он в полной мере воспользовался критикой Марра и самокритикой Мещанинова.

Затем Сталин пометил и прокомментировал еще несколько положений статьи Мещанинова: «Таково, например, построение родословного дерева на основе мифологической классификации языков, приведенное в „Бакинском курсе“ (1928 год), где завершающим высшим звеном современным состоянием языков признается флективный строй индоевропейской речи. Этому строю в нисходящем разрезе предшествуют один за другим флективные языки семитической группы, перед ними помещены тюркские с агглютативным строем, и еще ниже — эргативные яфетические, а в самом низу аморфные. В итоге получилось построение, в значительной степени повторяющее общую морфологическую классификацию, которая вовсе не чужда буржуазной лингвистической школе». Мещанинов не совсем точен, так как компаративисты действительно, выделяя различные по строю группы языков, в его время отказались от попыток построить их качественную, морфологическую или историческую классификацию. Марр же попытался это сделать в рамках своей стадиальной концепции. Но Сталин увидел тут неуверенность в позиции марристов. Отметив двумя крестами на полях предварительно подчеркнутую мысль о флективном строе индоевропейской речи, дополнительно вертикально отчеркнул на полях замечание Мещанинова о том, что и буржуазная лингвистика использует похожую классификацию, а затем здесь же строго и назидательно приписал: «То-то»[388]. Он уже чувствовал, что противник не уверен, что он колеблется, что он маневрирует, что он ищет компромисса. Мне вновь не удалось разобрать то, что Сталин написал поверх пассажа Мещанинова о палеонтологическом анализе. Но там, где Мещанинов заявил в нарастающие компромиссном духе о том, что Марр прав, говоря о языке как о надстроечном явлении, и оказался не прав слишком тесно, связывая формационную теорию Маркса и стадиальную теорию развития общечеловеческого языка, Сталин вновь заметил: «То-то». А когда Мещанинов, уже давно усвоивший, что простым смертным, пусть даже и академикам, сомневаться в непогрешимости классиков марксизма никак нельзя, заявил, что Марр не прав, утверждая, вопреки Энгельсу, что и первобытное общество состояло из классов, Сталин рядом обличительно и требовательно написал вопрос: «А где об этом говорили марристы?»[389]

Затем он в очередной раз подчеркнул и перечеркнул крестами (как символ сдачи противником очередных позиций) критику Мещаниновым своего учителя, который, по его мнению, слишком прямолинейно связывал глобальные изменения в человеческой речи с «различными системами хозяйств». А после того как Мещанинов, наращивая самокритический пафос, заговорил не только об ошибках и увлечениях Марра, но и об ошибках его последователей, то есть своих соратников, Сталин удовлетворенно отметил и это жирной чертой:

«Выступающее здесь смещение признаков синтаксических с морфологическими, отнесение синтетических языков к первобытной общине, а флективных к классовому обществу могли смутить последователей Н.Я.Марра и повести их на ошибочные выводы, в частности и на те, о которых пришлось упомянуть выше».

«Все же все эти ошибочные места, отдельные увлечения ведущей ролью яфетидов и т. д. являются привнесенным элементом, устранение которого выделит подлинный облик Н.Я. Марра…» Сталин опять дважды перечеркнул двумя крестами последнее предложение и на полях приписал «ха-ха!» , а затем почти сплошь подчеркнул заключительную часть предложения и всей статьи: «…крупнейшего советского ученого, заложившего основы материалистического учения о языке, нанесшего сокрушительный удар по схоластическим построениям буржуазной школы языковедов. Выделить имеющиеся в трудах Н.Я. Марра увлечения, приведшие к смущающим построениям и выводам, становится первоочередным заданием»[390].

Без сомнения, Мещанинов вел себя менее напористо, чем Чикобава, но держался вполне уверенно. Не вызывает сомнений, что предчувствие гибели его не угнетало. Соблюдая осторожность, он не позволил себе резких политических и идеологических выпадов в сторону конкретных компаративистов, но и раньше он почти не позволял их без крайней нужды. Единственным исключением в данной статье стал Арн. Чикобава, поскольку он первым открыто бросил вызов Марру и марристам. Один из последних разделов своей статьи академик Мещанинов посвятил критике Чикобавы. Однако Сталин не оставил здесь следов своего внимания. Мещанинов повторил то, что обычно предъявлялось большинству лингвистов антимарровского направления. Чикобава — за теорию «праязыка» (язык-основа), из которого якобы развились все индоевропейские языки. Чикобава определяет язык как орудие классовой борьбы и что он подобен винтовке — в чьих она руках, тот и осуществляет господство в обществе. Так Чикобава написал в своем «Курсе общего языкознания», вышедшем на грузинском языке. (От себя добавим, что образ «винтовки» Чикобава заимствовал из воспоминаний Д. Бедного, приписавшего его Сталину октябрьских времен 1917 года.) Но такое сравнение есть вульгаризация, продолжал Мещанинов, так как в языке важнее то, что он «еще и действительность мысли». «Таким образом, Чикобава не признает смешения языков и качественных в них изменений. Упор взят на эволюционное развитие. Отходя от Н.Я. Марра, он всецело склоняется в сторону буржуазного языкознания и, оставаясь на праязыковой схеме, сохраняет тем самым построенный на ней формально-логический метод». Кроме этих «грехов», Чикобава был обвинен в том, что он последователь швейцарского, а значит, и «буржуазного» лингвиста де Соссюра, поскольку вслед за ним утверждает, что «язык есть система знаков». Чикобава против понимания языка как «классового» (винтовка, она в любых руках остается винтовкой, отмечал Мещанинов). Зачем все это надо профессору Чикобаве? — задавал риторический вопрос Мещанинов и сам отвечал: «Он хочет дать свое толкование материалистического учения о языке», но фактически сам скатывается в языкознание буржуазное. Заканчивалась статья оптимистическими словами о перспективе развития истинно «марксистского» языкознания.