Образы детства - Криста Вольф

Фройляйн Кан любили за справедливость. Она сооружала из своих темных волос высокую прическу под названием «все наверх», или «отбой воздушной тревоги», и в учительской неизменно появлялась в тренировочном костюме. В здоровом теле здоровый дух, говорила она, что, не слыхали про такое? Ну-ка, але-гоп! А чаще всего от нее слышали: В конце концов я же не изверг! Звали ее Розой. Все упражнения, которые должны были выполнять ученицы, она сама делала безукоризненно. Во время велопробега — в нем участвовал весь класс—она целых двадцать километров, до самого дома, везла на багажнике Дорле, у той сломался велосипед. Вторая любимая ее присказка звучала так: Меня не запугаешь! Несколько реже она говорила: Уж это дельце мы провернем! — а иногда: Роза все устроит. Она возглавляла организацию «Вера и красота».

Превыше всего она ставила товарищество. А вот чего до смерти не любила, так это вранья. Как-то среди ночи она зашла в спальню молодежной турбазы, в ту самую минуту, когда две девчонки из Неллина класса вылезали в окно. Ночные рандеву! — ехидно сказала Роза Кан. А еще клялись, что не обманут ее доверие. Ну что ж, дамы, как видно, не устали— в таком случае извольте через три минуты построиться для ночного марш-броска! — Несколько недель она с классом не разговаривала.

И вот вам итог: аллергия на массовые упражнения, бурлящие стадионы, гремящие овациями залы. Безлюдные улицы, пустые кинотеатры, когда по телевидению показывают футбольный чемпионат мира. Какая идея, завладев массами, стала здесь материальной силой? Идея —обходиться вообще без идеи. («The new idea for a new car!»[90]) «I don't see me in уоur eyes any more...»[91]

В ваших глазах, фройляйн Астрид, я читаю как в открытой книге.— После нескольких предварительных опытов с магнетизмом (мои руки — магниты; проводя рукой по вашей голове, я тяну вас за волосы назад) Рихард Андрак сосредоточился на Астрид. На идеальном медиуме.

Маленькая шутка с лимонным кремом, которую, как он надеется, хозяйка дома ему простит, это, мол, проба из числа безобидных, хотя, конечно, жаль, что фройляйн Астрид не довелось полакомиться десертом. Зато воду она выпила как яичный ликер: господин Андрак возместил ей ущерб, надо отдать ему должное.

Между прочим, он ведь прекрасно понимает, что его требования к юной даме носят слегка щекотливый характер. Господин Андрак совершенно откровенно в этом признался, когда двумя-тремя словесными заклинаниями, подкрепившими необычайно напряженный взгляд его бледно-голубых глаз, погрузил Неллину кузину в глубокий сон. Она, стало быть, сидя на стуле, явно спала и не помнила себя, а он тем временем обратился к публике с краткой речью — особенно к дяде Вальтеру Менделю, потому что дядя Вальтер, нахмурившись, несколько раз пытался отвлечь от гипнотизера взгляд сироты-племянницы, за которую, видимо, считал себя в ответе, и в целях закалки воли переключить его на свою персону. Господин Андрак на это ничуть не обиделся. Ему вполне понятно, что человек несведущий относится к его предмету с предубеждением. Ни для кого, сказал он, не позор счесть искусство такого рода, встретившись с ним впервые, слегка щекотливым, несколько предосудительным и даже разнузданным. Он откровенно высказал то, что думал дядя Вальтер. Однако же он уверен, что со временем даже скептики признают благодатное воздействие гипноза.

И он рассказал о почти невероятных исцелениях, которых добился сам, лично, посредством гипноза,— рассказал не похвальбы ради, а просто желая воздать справедливость дару, полученному свыше, и заверить всех и каждого в чистоте своих намерений касательно фройляйн Астрид.

Для начала, правда, он уколол Астрид в плечо продезинфицированной швейной иголкой — эксперимент, во время которого громко вскрикнули ее тетки, а не она. Андрак уверял, что Астрид боли не чувствует. Затем— главное, чтоб всего в меру,—он вызвал на тыльной стороне ее руки легкую ожоговую красноту, хотя водил по коже холодной тупой спицей, только на словах объявил, что она-де «раскаленная». Наверное, стоило бы спросить себя, уж не приготовился ли медиум стать жертвой. Но никто, кроме Шарлотты, ее брата Вальтера и дочери Нелли — не был покуда ни в настроении, ни в состоянии задаваться подобными вопросами. Им на долю выпало удивляться и восхищаться. На долю Нелли — испытывать сразу и жутковатое влечение, и жутковатую гадливость. И презирать необузданных почитателей,

Астрид — во сне — спела: «Ha Люнебургской пустоши, в прекраснейшем краю!». Потом она ушла в кабинет и в одиночку станцевала там трогательный вальс. А еще без ошибок продекламировала рождественский стишок: «Я к вам из леса зимнего пришел» — все это, как усиленно подчеркивал господин Андрак, были номера из собственного репертуара фройляйн Астрид, правда, не будь его, она бы, пожалуй, едва ли вздумала исполнять их здесь и сейчас. И если обществу угодно, то он, мол, готов подвигнуть своего медиума на свершения совсем иного порядка.

Ну разумеется! —поспешно сказала тетя Трудхен.

После чего Астрид подошла и влепила ей пощечину.

Да, это уж чересчур, единодушно признали все. Только вот оказалось затруднительно подобающим образом отреагировать на сей пассаж. Ведь «автор» куда как неприличного поступка —Астрид — в некоем более высоком смысле явно находился в отсутствии и не мог нести ответственность; подстрекатель же, господин Рихард Андрак, улыбался, словно прося извинения за детскую шалость: Ручаюсь, проснувшись, она ничего не вспомнит! Вдобавок он был гостем. Так что, судя по всему, стоило принять его точку зрения и посмеяться над этим инцидентом.

Потом кузина Астрид взобралась на стол.

Еще немного —лишь быстрое вмешательство окружающих предотвратило катастрофу — и одним движением ноги она бы смела со стола все рюмки сразу. Тут уместно воспользоваться выражением, которого никто еще пока не употреблял: удержу нет. Когда девчонка на стол лазает, от нее всего можно ожидать — так полагала Шарлотта. Астрид, как рекрут на плацу, по команде унтер-офицера Андрака выполняла на столе строевые приемы. Повороты направо, налево и кругом, казалось, были у нее в крови, равно как и отдание чести в головном уборе и без оного, церемониальный шаг на месте (мой стол! — укоризненно, однако не очень громко сказала Шарлотта) и взятие винтовки «на караул», о котором она раньше явно понятия не имела.

Нелли видела, что ее кузина может и делает все. Видела, что человек вполне способен принародно залезть на стол и, по знаку господина Андрака, исполнить танец живота. Кузина Астрид всегда была не такая, как она. Нелли же храбро и сознательно противилась неустанным попыткам господина Андрака подчинить ее своей власти. Безропотную покорность соблазну она воспринимала как слабину.

И все же она невольно спрашивала себя —не то , чтобы в четко словесном выражении, но в безмолвном диалоге с собою, —стоит ли, собственно, противиться любому соблазну. А вдруг очень даже забавно —о, больше чем забавно; бесподобно, пленительно— попросту падать назад, повинуясь магнетическим пассам господина Андрака, —все равно же поймает. Или на глазах у всех влезть на стол и покачиваться, как покачивается сейчас кузина.

Вместе с тем она понимала: не ее это дело. Ее дело — наблюдать за кузиной и слегка ей завидовать, а гипнотизера видеть насквозь, и скрыть все это от окружающих —и потаенную свою мечту, и зависть, и чувство превосходства.

Теперь кузина Астрид по приказу господина Андрака целилась в толпу родственников черенком от метлы, которым орудовала как винтовкой. Случись выстрел, пуля попала бы прямо в сердце дяде Вальтеру.

13. СТРУКТУРЫ ПЕРЕЖИВАНИЯ-СТРУКТУРЫ ПОВЕСТВОВАНИЯ. БЕГСТВО ПРОТИВ ВОЛИ

Тринадцать — число несчастливое.

Бегство против воли—этими тремя словами тоже можно определить жизнь. («Тот, кто не помнит своего прошлого, обречен его повторять».)

В идеале структуры переживания и структуры повествования должны были бы совпасть. А это обеспечило бы искомую всеми фантастическую точность. Но нет, нет способа перевести невероятно запутанный жгут, нити которого сплетены друг с другом по строжайшим законам, на линейный язык и притом серьезно не испортить. Рассуждать о пластах, наслаивающихся один на другой, — о «повествовательных уровнях»—значит прибегать к неточным наименованиям и фальсифицировать реальный процесс. Ведь реальный процесс, «жизнь», никогда не останавливается; застать его на самом что ни на есть последнем рубеже — желание по-прежнему неутолимое, может быть, даже недозволенное.

Напоследок, поздно вечером, когда кузина Астрид решила наконец сбежать от господина Андрака. он одной-единственной любезной фразой (Что такое, фройляйн Астрид? Уж не хотите ли вы всерьез нас покинуть?) заблокировал для нее незапертую дверь в коридор, так что ей пришлось упрашивать Нелли открыть. Около полуночи, когда почти все гости —в том числе Андрак — ушли, Нелли взгромознлась на колени к дяде Вальтеру, за что мама незамедлительно ее одернула; нора, мол, привыкать к мысли, что она больше не ребенок. У Нелли мелькнула смутная догадка, что это может означать, и она огорчилась.