Образы детства - Криста Вольф

Лутц, приставленный сторожем к господину Андраку, докладывает, что в детской они все время толковали о различных типах танков.

Теплая рука господина Андрака обхватывает Неллино запястье. Ей велено думать. И она думает. Слова, будто живые, так и норовят выскочить из головы. Браво, фройляйн Нелли. Понимаю. Да-да. Отлично понимаю.

Господин Андрак тащит Нелли к буфету у дальней стены столовой. Отрезает кусок не убранного еще торта с кремом, бережно кладет его на тарелочку с золотой каемкой и, отвесив глубокий поклон, подает «усишкиной» бабуле. А пока она ест торт, господин Андрак, по-прежнему следуя Неллиным указаниям, произносит популярный среди солдат и в гитлерюгенде застольный лозунг: Ест человек, а лошадь жрет, /но нынче все наоборот!

Дядя Вальтер и тот вынужден признать: достижение нешуточное. Ей богу, здорово. Нелли в ответ на расспросы говорит, что, сдается ей, мысли под конец потеряли четкий словесный облик. Скорее уж между нею и господином Андраком возникло нечто вроде телепатического моста. Господин Андрак полностью разделяет ее мнение. И не может не поблагодарить фройляйн Нелли. Еще немного, и он бы поцеловал ей руку, но Шарлотта, как никогда бдительная, успевает предотвратить конфуз, Нелли, детка, будь добра, принеси-ка лимонный крем.

Только и знает что запрещать, бормочет Нелли на кухне себе под нос.

(Как и любая покупка здесь, приобретение новой ленты требует особой решительности. Как, например, по-английски «лента для пишущей машинки»? Typewriter ribbon. Владелец большого магазина на Колледж-стрит, индонезиец, после первой же твоей дилетантской попытки сориентироваться в десятках типов лент приходит на выручку, задав традиционный вопрос продавца: Саn I help you?1 «No Purchase Needed!»[85] —гласит табличка на стеклянной двери магазина, но он не успокаивается, пока не найдена подходящая лента и для взятой взаймы портативной «Олимпии».)

Тогда, летом 1971 года (боже мой! почти три года назад!), в тот немилосердно жаркий субботний день, еще и в восемь вечера дышавший зноем, вы не сумели даже приблизительно установить, где во время оно к северу от Рыночной площади пролегали те самые улочки. Ленка, не в пример вам не искушенная в переменах, какие претерпевают города, поднявшись из руин, решительно заявила, что никаких улочек тут в помине никогда не было. Но в подтверждение ты показала ей реликты разрушенного городского центра: начало Постштрассе, например, со старым зданием почты, где и сейчас размещен главный почтамт. На Пристерштрассе — она исчезла почти целиком—ты украдкой высматривала допотопную лавчонку, у витрин которой Нелли подолгу стояла каждую среду, возвращаясь с уроков пастора Грунау, и искала предлога, чтобы войти. Чего там только не было! Канцелярские принадлежности, которые всегда словно магнитом притягивали Неллн, а еще тоненькие, прозрачные картинки, цветная бумага, ластики н вообще великое множество разнообразнейших пустяков, в феврале — карнавальный ассортимент, после рождества— новогодние забавы. Мелкие игрушки и даже недорогая посуда и хозяйственные товары. Каменная лестничка рядом с витриной, ведшая к утопленной в стене двери, была декорирована шваброй, веником и бахромчатой метелкой. Колокольчик вызванивал короткое трезвучие. Появлялась маленькая уныло-серая женщина, при звуках колокольчика ока словно возникала из пыли в мрачной глубине магазина, готовая служить всем и каждому. Она и впрямь говорила: Чем могу служить? У этой маленькой уныло-серой особы Нелли купила свой первый дневник, впоследствии сожженный. Порой ее так и подмывало высказать какое-нибудь неслыханное желание и тем поразить эту невозмутимую женщину. Впрочем, очень может быть, что, потребуй кто-нибудь, скажем, «лунную пыль», она бы молча выдвинула один из сотен ящичков на стенах, достала оттуда коробочку, поставила ее на прилавок возле старомодных весов и спокойно спросила: Сколько вам?

«При расстройстве памяти новое отмирает прежде старого, сложное прежде элементарного. Первыми забываются отвлеченные идеи, затем чувства и склонности и, наконец, поступки — сперва произвольные, потом рефлекторные». Спозаранку на восьмом канале, станция Кливленд, утренний обзор «Today»[86]. Интервьюер, женщина умная, известная, утверждающая свой авторитет тем, что из года в года она зарабатывает на телевидении ничуть не меньше самого высокооплачиваемого мужчины, беседует с антропологом; он наблюдал за рядом африканских племен, уже многие поколения которых живут в условиях острого недостатка питания, и недавно опубликовал результаты наблюдений: социальная организация этих племен оказалась до основания разрушенной. Полное выпадение — «забвение»—традиции, а значит, утрата истории; распад всех социальных структур за вычетом крохотных групп, возникающих временно с целью добычи еды: называть эти объединения семьями ученый полагает неправомочным. Трехлетние дети, все без исключения, предоставлены сами себе; живи или погибай. Начатков «отвлеченных понятий», религиозных или культовых обрядов или представолений автор также обнаружить не сумел. Ни малейшего следа попыток объяснить себе несъедобную часть мира. «Чувства и склонности» тоже забыты: неистовая зависть к обладателю пищи — между мужчиной и женщиной, матерью и ребенком, пожилыми и молодыми.— Как звери, говорит умница интервьюер. Ученый ходил к голодающим без съестного? — Разумеется. Иначе он бы нарушил чистоту наблюдений.— Интервьюер делает вывод, что люди способны выжить и без социального объединения. А минуту спустя она уже рекламирует к Mother's Day[87] перчатки широко известной фирмы: Gloves that make your mother's hands young[88].

Маленькие люди, говаривала любимая Неллина учительница Юлиана Штраух, маленькие люди и маленькие словечки —хитрецы, себе на уме. Под маленькими людьми она разумела себя, под маленькими словечками — союзы, с помощью которых много чего можно натворить, к примеру, сообщить придаточному предложению прямо противоположный смысл. Нелли была по этой части непревзойденной мастерицей. «Никто его не любил, хотя он очень этого домогался».— «Никто его не любил, ибо он очень этого домогался».

И так далее.

«Новый Майеровскнй лексикон» 1962 года сообщает в статье «идея»: «Идея не есть самостоятельно существующая суть (как, например, учит идеализм), она живет лишь в сознании человека как абстрактное отражение...» Будем держаться маленьких словечек: «лишь», по Герману Паулю[89], наречие с ограничительным значением, первоначально употреблявшееся в смысле «разве что». «Идеи не существуют, разве что в сознании человека». Можно помыслить, что времена менее надежные, менее бесчувственные н вульгарные, чем наши, зато более почтительные запишут в свои словари: Удивительно и замечательно, что в сознании людей существуют отвлеченные идеи. Они умозрительно отражают реальность, но способны так же, как частичные результаты истинного поступательного процесса познания или, в худшем случае, как ложные проекции реальности, даже как химеры, определять действия индивидов и больших масс людей.

Одно из неоспоримых повествовательных предложений Юлии, не подвергавшееся экспериментам, гласило: Германские племена одержали победу над Римской империей, ибо германцы привыкли сражаться и закалились в боях, тогда как римляне были изнежены разгульной жизнью и чревоугодием. И только в наши дни лично президент Соединенных Штатов, видимо остерегаясь критиковать соотечественников за поклонение преуспеянию и тем ставить под удар себя как президента, перевернул эту фразу: Хотя римляне были богаты, их страна стала легкой добычей варваров; Риму недоставало великой идеи. Он, президент, явился, чтобы вернуть Америке ее идею. Похоже, он в это верит, несмотря на Уотергейт.

Остаток старинной городской стены Г. — в прошлом Л. — заботливо сохранен. Его фотографии включены в буклет, продающийся во всех киосках. В глубине на снимке—бывший городской бассейн. Там не плавали и не купались, там через учителей физкультуры насаждали отвлеченную идею закалки тела н духа. О Нелли здесь говорить нечего, вода была ее стихией, на соревнованиях по плаванию она выкладывалась полностью, даже если потом не могла выбраться из бассейна без посторонней помощи. Здесь речь пойдет об Эрне и Луизе, эти остроносые, худущие и страшно неуклюжие девчонки непригодны ни к каким физическим упражнениям, а уж уроков плавания вообще как огня боятся. Ведь в свои тринадцать-четырнадцать лет они так и не научились толком плавать, многолетние старания фройляйн Кан оставались бесплодными, но в конце концов ей надоело с ними валандаться, и она сказала; Букки, займись-ка этими ходячими мощами. Букки плавала лучше всех в классе. И в гитлерюгенде была чемпионкой по плаванию брассом на 100 м; она одна была крепче и массивней Эрны и Луизы, вместе взятых, а в этот класс угодила в тринадцать лет, как второгодница. Букки подошла к горемыкам и по обыкновению грубовато объявила; Ну что, приступим! Букки работала спасателем, поочередно вытаскивая из бассейна то Эрну, то Луизу, когда они уже готовы были захлебнуться. Считалось, что, если бросить человека в воду, он наверняка выучится плавать, и вообще, умение плавать безусловно пойдет Эрне и Луизе только на пользу. Все бы ладно, говорила фройляйн Кан, но настоящий человек обязан уметь плавать.