Степан Разин - Степан Злобин

– Отколь, куда пробирался, вор? – спросил Долгорукий.

Пленник не выдержал, прыснул смехом и загигикал:

– К тебе добирался, боярин Юрий Олексич. Не ведал, что ты так почетно встретишь! Да что ты, боярин! Аль не признал?!

Долгорукий удивленно взглянул на пленника.

– Господи, Ваня! Право, ведь Ваня! Да как же ты в эком нелепом обличий? – воскликнул старый боярин, узнав нареченного зятя, младшего князя Одоевского. – Да что ж вы стоите-то, олухи! Распутывай князя Ивана Яковлича! – прикрикнул воевода на дозорных стрельцов, приведших пленника. – Пошли вон отселе! – приказал он, как только были срезаны с рук Одоевского веревки. – Ну, сказывай все ладом – как, откуда? – подставив для поцелуя щеку и усадив Одоевского, спросил воевода.

– Вот как, боярин! Через скопища воровские, через нечистые их собрания я к тебе пробрался! Лихо, а?! – похвалился Одоевский. – Три тысячи нас, дворян, к тебе шло, ан под Нижним у переправы стоит воровское скопище. Мы в схватку сошлись... Куды там! Побили да за Оку нас погнали... Звал я дворян, кто смелый, со мною к боярину пробираться. Никто не пошел. А я – вот, князь-боярин! Я тут, возле вотчинки нашей, все с детства в седле обскакал... Пустился по памяти...

– Сколь же воров там скопилось у переправы? – в нетерпенье перебил боярин.

– Да кто же их считал, боярин! Сказывали дворяне: не менее – с десять тысяч. А подлинно – кто же ведает! В лесу казак на меня наскочил, заколол его да раздел, а свое-то платье кинул в лесу – вот и стал казаком. По пути сколь раз воры меня спрошали. Я врать-то ловок! Такого им набрехал! – в увлеченье собой продолжал Одоевский.

– Как там воры оружны? – опять перебил воевода.

– Пушки у них, пищали, мушкеты, а самих – не менее тысяч с пятнадцать.

– Ты только что молвил, что десять тысяч, – остановил воевода.

– Не-ет, более будет! – настойчиво возразил Одоевский. – Да тут по пути-то повсюду ворье – по просекам, на мостах, на всех росстанях по дорогам... Тут недалечко есть нашей вотчины атаман – Харитонов Мишка. Как бы попал я ему – уж содрал бы он шкуру. Я его добро знаю: с братишкой его галочьи гнезда в лесу зорил, как малые были...

– Три тысячи, говоришь, дворян шло? Куды ж вы посланы были? Чего же Оку не перешли?

– К тебе шли, боярин Юрий Олексич. Да как перейти? Из-за Оки-то воров не собьешь! Едино лишь – на них с тылу грянуть, через леса подобраться к Павлову перевозу. А то и на Нижний отселе тебе не пройти...

– Что ты врешь! – рассердился боярин. – Вор Стенька разбит и бежал назад в Астрахань. Теперь, я чаю, воры все побросали, от Нижнего утекают...

– Когда вор разбит? – удивился младший Одоевский.

– Вечор получил вести. Молебен служили по всем церквам.

– Ну, слава богу! А ведаешь ты, боярин Юрий Олексич: у бати в Земском приказе сидят воры, кои в Москве по торгам вели речи, что Разин скоро бояр побьет и его стречать всей Москвой с хлебом-солью... Многи дворяне глядят из Москвы, куды в дальние вотчины ехать!

– Вот ведь дал тебе бог языка, князь Иван! – оборвал Долгорукий. – Я про Нижний спрошаю, а ты мне пустое – про воровскую брехню на Москве!.. Сможешь ты войску вожем быть? Проведешь ли до Павлова ратных людей лесами? Мы весь скоп воровской захватим под Нижним, покуда ворье не прознало, что Разин побит, да все по домам не ушли. Разбегутся – тогда их не выловишь в деревнях. Надо нам поскорее выходить...

– Проведу! Я, как ехал сюды, примечал дорогу. Под самый великий скоп, к Павлову, выведу, – обещал Одоевский.

– Коли вывести можешь, пойдем-ка, покуда не спит Леонтьев, я тебя проведу к нему. Да не беда. Идем так. После оденешься в доброе платье. Найдем для тебя по плечу, – нетерпеливо сказал Долгорукий, заметив, что молодой дворянин растерянно оглядел свой «воровской» наряд.

Они вышли во двор. Наступил уже вечер. Долгорукий взглянул на небо.

– Зарево? Али заря до сих пор играет? – сказал Долгорукий.

– Ночь на дворе. Какая, боярин, заря!

Оба остановились. Осеннее мглистое небо на юго-востоке все светилось то тускнеющим, то вновь разгорающимся широким багряным заревом.

– Должно, там какой-то пожар, – сам не зная чем вдруг взволнованный, произнес Долгорукий.

– Пожар... – подтвердил Одоевский.

И вдруг они оба услышали в той стороне отдаленные и глухие удары пушек.

На ночной тихой улице послышался бешеный конский топот. У воеводских ворот всадник отпрукнул коня и, бросив его у калитки, вбежал во двор, вгорячах не заметив боярина.

– Чего ты? – спросил Долгорукий вдруг дрогнувшим голосом.

– Несметными силами воры идут в Арзамас, боярин! – воскликнул гонец. – Кадом взяли. Ратных людей побили... Кадомский воевода убит!.. – Гонец указал на небо: – Вишь, горит. Верст пятнадцать отсюда, у засеки, битва...

– Молчи! – весь дрожа, неистово прошипел Долгорукий.

Это был славный поход «четырех атаманов», которые взяли Саранск, Верхний и Нижний Ломов, Шацк и Кадом и шли теперь разорять воеводский оплот – Арзамас...

Черное сердце

Пока Степан занимал Поволжье, азовцы и крымцы подняли головы. Они не раз набегали на низовые станицы, и разинские есаулы, для обороны Дона оставленные в Черкасске, сами призвали к оружию домовитых.

– Сам батька Степан Тимофеич велел тебе, атаман, владать твоим войском, – сказал Корниле Ходневу Семен Лысов, который, оставшись в Черкасске, стремился к миру и ладу со всеми. – Сколь мы на Дону меж себя ни повздорим, а все же и вы, как и мы, – донские казаки и христиане. Аль вам не дорого ныне наш Дон боронить от нечистых!

Корнила внимательно посмотрел на Лысова.

– Руки голы у нас, – сказал он. – Ни пушек, ни пороху нет. Я своих казаков и мигом прибрал бы. За Дон встанут горой...

– Собирай. Пушки, порох я дам вам на крымцев, – пообещал Лысов.

Уже после этого на Дон пришел Фрол Минаев с разинскими казаками. Сильным ударом он забил азовцев обратно в их земли, а сам двинулся под Маяцкий город, Валуйки и Острогожск, отрядив часть своих нести службу в верховьях Дона, другую часть – на Донец, а третью пустив дозорами по рубежу от крымцев...

Домовитые снова притихли, но несколько пушек и порох, данные Лысовым, так и остались у них.

Через людей, которых время от времени присылал Корнила в стан Разина и которых Прокоп узнавал по заветному слову «низовье донское», Горюнов знал о всем, что случилось за это время в Черкасске. Он знал, что если Степана сейчас повезти в Черкасск, то у низовых достаточно сил, чтобы его захватить и отправить в Москву.

– Пошто его в Астрахань везть? – спросил он Наумова. – Мыслю я, везть его надо домой, в Кагальницкий город. Кто лучше своей хозяйки залечит раны! И воеводы, знать, нынче по Волге ударятся вниз, а на Дон не дерзнут. На Дону все казачество встанет стеною за волю...

– Сам батька не раз говорил! – возразил Наумов, который и сам был согласен, что лучше донских казаков никому не сберечь атамана.

– Не бог ведь и батька! Не мог он вперед угадать, что трапится... [Трапится – случится (укр.)] А ныне, я мыслю, все же краше нам на Дон...

Они шли ночами на веслах, днем таились от глаз людских. Миновали Самару. Наумов выслал лазутчиков в город. Самарские жители слышали про разгром. О разинцах говорили недобрые речи. Иные склонялись к тому, чтобы выслать посланцев с повинной. Уже не страшился никто в городе говорить за бояр, против Разина...

Возле Саратова наконец Наумов решился окликнуть несколько казачьих челнов, которые также шли поодиночке, то отставая от них, то опять обгоняя... Около полутора сотен донских казаков собралось теперь возле Степана. Запасов еды у них не было никогда. Они постучались у запертых ворот Саратова. Им не открыли город.

– Батька ранен. Батьку везем на низовье! – сказал Наумов.

Воротные пошли доложить городским старшинам. Те после долгого совещания так и не вышли к стенам. Только велели сказать, что городских ворот не отворят, покуда казачьи челны не уйдут от города прочь.

Наумов пытался вызвать саратовского атамана.

– Как вести пошли по Волге, так ваш атаман утек на Дон со всеми своими, – сказали саратовцы.

Вести о пораженье Разина летели уже далеко впереди... Все прежние его союзники, в робости и ожидании боярской кары, примолкли и затаились.

– Жалко нам батьку, – сказал один из воротных. – Да ныне страшимся, не было б казни от воевод. Не обессудьте, казаки, не смеем впустить...

С полутора сотнями казаков Наумов решился бы брать приступом город, если бы не забота о сбереженье раненого атамана.

– В Астрахани, может, вот так же! – сказал Прокоп, когда они двинулись дальше, оставив Саратов. – А Дон-то, Наумыч, уж Дон! Тихий Дон – родной дом, а тут, глянь, стрельцы да посадские – не казаки.

Наумов смолчал, но его встревожила эта мысль: а ну, если в самом деле сойдут они на низовья – и Астрахань встретит их такой же недружбой... Идти тогда верст семьсот в верховья с раненым батькою, да еще на челне, не дай бог – ледостав, и Волга замерзнет... Тогда везти его на санях по степям...