Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт

От наблюдательного эль-хакима не ускользнули ни его тяжелое дыхание, ни лихорадочный блеск его глаз с красными воспаленными веками. Эль-хаким пощупал его пульс, который учащенно бился, подтверждая болезненное состояние.

– Дух закаляется в неустанной борьбе с нравственными невзгодами, – сказал врач. – Но его брат – бренное тело – требует отдыха. Тебе надо заснуть, а для того, чтобы сон освежил тебя, выпей глоток воды, смешанный с эликсиром.

При этих словах эль-хаким вынул из-за пазухи хрустальный флакон, оправленный в серебро филигранной работы и, почерпнув воды в золотую чашу, влил в нее несколько капель какой-то жидкости из флакона.

– Выпей это, – обратился он к рыцарю. – Это тоже один из тех даров, которыми великий Аллах наделил землю на благо человечества. Этот напиток так же ободрит тебя, как и стакан вашего лучшего назареянского вина, он смежает бессонные веки и облегчает тоску удрученного сердца. Действие этого эликсира чудотворно, но злоупотреблять им опасно: если ты воспользуешься им, чтобы возбудить чувственность или животные страсти, твои нервы разрушатся, силы ослабеют, ум расслабится и весь организм твой быстро начнет увядать. Но ты не бойся прибегнуть к его помощи, когда тебе его предлагаю я, ибо он согревает кровь утомленного, как и сжигает невоздержанного безумца.

– Я видел несомненные доказательства твоего удивительного искусства врачевать, мудрый эль-хаким, – ответил сэр Кеннет, – а потому не стану возражать против твоего назначения.

Он взял поданный ему целебный снотворный напиток, смешанный с чистой водой источника, и выпил всю чашу в один прием. Затем, завернувшись в хайк, или арабский плащ, который заботливые слуги эль-хакима прикрепили к луке его седла, он по совету своего друга-врача лег под тенью пальм в ожидании столь необходимого ему сна.

Однако сон наступил не скоро. Сначала сэр Кеннет почувствовал приятное расслабление всего тела, и почти одновременно с этим его мысли стали уноситься в область грез и мечтаний, весьма близких к видениям, хотя по временам слабые проблески сознания своего настоящего положения не покидали его. Сколько времени пробыл в этом состоянии несчастный рыцарь, он не помнил, ибо представление о времени исчезло. Им все сильнее и сильнее стали овладевать сладостные грезы и мечты. Ему казалось, что душа его покинула свою телесную оболочку и переживает всю его прежнюю жизнь, все его былые мечты. Свобода, слава, та же горячая любовь любимой им женщины – все, что только составляло счастье жизни, какой-то безмерно щедрой рукой осыпало бедного невольника, лишенного чести рыцаря, безнадежно влюбленного, посрамленного в глазах дамы своего сердца, и сторицею вознаграждало его за перенесенные страдания.

Но вот мало-помалу эти радостные видения стали рассеиваться и наконец исчезли в наступившем полном забытьи, как угасающие лучи заходящего солнца в наступившем сумраке ночи.

Спустя полчаса сэр Кеннет совершенно неподвижно лежал у ног эль-хакима и, если бы не его ровное дыхание, то его можно было бы принять за труп.

Глава XXIII

Мановением волшебного жезла все меняется на наших глазах до неузнаваемости, и начинает казаться, что ты в бреду или во сне.

Проснувшись после крепкого и продолжительного сна, рыцарь Спящего Барса увидел себя в обстановке, совершенно не похожей на ту, в которой он заснул, и потому сразу не мог решить, спит ли он еще или все вокруг изменилось, словно по волшебству? Вместо того чтобы лежать на траве, он отдыхал на постели, убранной с восточной роскошью. Чьи-то услужливые руки сняли с него верблюжью куртку, которую он носил всегда под латами, и он оказался одетым в рубашку из тончайшего полотна и в роскошный шелковый халат. Вместо тени пальм над ним раскинулся шелковый шатер, разрисованный яркими китайскими красками. Внутри задернутый вокруг постели флеровый занавес защищал его от насекомых, от которых он не знал покоя с тех пор, как прибыл на Восток.

Донельзя удивленный, рыцарь продолжал оглядываться, чтобы убедиться, видит ли он все это наяву: все, что он увидел, вполне соответствовало тому великолепию, каким отличалась та часть палатки, где стояла кровать. Здесь же находилась ванна из кедрового дерева, с серебряными инкрустациями, наполненная благоухающей теплой ароматической водой. На маленьком столе черного дерева рядом с кроватью стояла серебряная чаша, наполненная холодным как лед шербетом, который показался ему вдвое вкуснее из-за возбужденной напитком жажды. Чтобы рассеять остаток дурмана в голове, Кеннет решил принять ванну, после которой, вытерев досуха тело полотенцами из индийской шерсти, сразу почувствовал себя намного бодрее. Он охотно оделся бы теперь в свое грубое платье, но, увы, его не было, и ему волей-неволей пришлось облачиться в сарацинский костюм, рядом с которым лежали сабля, кинжал и прочие принадлежности богатого одеяния знатного эмира. Теряясь в догадках и не зная, как объяснить такую необычайную заботливость, рыцарь заподозрил во всем этом чье-то желание поколебать твердость его веры, тем более что он знал, как султан, высоко ценивший доблесть и образованность европейцев, щедро осыпáл подарками тех христианских пленников, которые соглашались принять ислам. При этой мысли рыцарь, перекрестившись, чтобы не поддаться искушению, твердо решил пользоваться этой роскошью с величайшей умеренностью и осторожностью. Однако вскоре он вновь почувствовал сонливость, прилег на постель и заснул крепким сном.

Но на этот раз его сон был прерван приходом врача, который, не входя в спальню, осведомился о его здоровье и спросил:

– Могу ли я войти к тебе, хотя занавес закрыт?

Желая показать мавру, что он не забывает о своем положении, сэр Кеннет ответил:

– Господину нет надобности спрашивать разрешения войти в шатер своего раба.

– Но я к тебе пришел не как хозяин, – возразил эль-хаким.

– Врачу также всегда открыт доступ к постели больного.

– Но я пришел и не как врач, – опять возразил эль-хаким. – А потому, прежде чем вступить под сень твоего шатра, мне необходимо получить разрешение.

– Другу всегда открыт шатер друга, – наконец счел нужным ответить Кеннет.

– Но, предположим, я пришел и не в качестве друга, – продолжал возражать эль-хаким, любивший, по обычаю восточных мудрецов, выражаться иносказательно, играя словами.

– Да входи в каком хочешь виде и в качестве кого хочешь! – воскликнул шотландский рыцарь, выведенный из терпения нескончаемыми предположениями эль-хакима. – Ты ведь отлично знаешь, что я не имею ни права, ни желания запретить вход в твой же шатер.