Стальная хватка империи - Васильев Сергей Александрович

«Оникс» на левом фланге и «Алмаз» на правом, каждый в сопровождении своего дивизиона, заставили легкие силы британцев отступить, причем часть дестройеров до времени выпустила мины, не особенно надеясь попасть, а три нашпигованных стопятимиллиметровыми снарядами из орудий, закупленных в Германии, дрейфовали без хода или тонули. Однако английская эскадра тоже успела собраться и шла строем пеленга, открыв все орудийные установки главного калибра.

Когда между эскадрами оставалось не более двадцати кабельтовых, Фёлькерзам приказал перейти на бронебойные, а отряды «Оникса» и «Алмаза» рванулись вперед. По полторы дюжины торпедных следов скрестились между разрывами пенных столбов. Остававшийся до того невредимым броненосец «Хау», не успевший отвернуть сразу от двух самоходных мин, погружался кормой. Над разрушенным носовым барбетом «Бенбоу» поднималось грибовидное облако, а пораженный шестнадцати с четвертью дюймовым снарядом из удачно выстрелившей кормовой пушки «Оникс» переломился пополам, погружаясь рядом со своим медленно тонущим убийцей.

Командир «Коллингвуда» Рис и вахтенный офицер переглянулись. Джеки Фишер был грамотным, волевым и харизматичным адмиралом, но… Он был еще и невезучим. Сначала Персидский залив, сейчас этот прорыв, оказавшийся в конце концов ловушкой… Сомнений быть не могло.

Нет, разумеется, они никогда не скажут об этом ему в лицо и не сообщат команде. Если бы не шальной снаряд с одного из русских малых крейсеров, они, несомненно, попытались бы пойти за своим адмиралом и вырвать победу из пасти поражения, но…

Но «Синоп», несмотря на принятую через подводную пробоину воду, уже заканчивал избиение «Роднея», а глубоко севшая носом «Екатерина» с дистанции меньше мили всаживала снаряд за снарядом в пояс горящего и тоже еле плетущегося «Кампердауна», стволы которого беспомощно замерли на бессмысленных углах возвышения. А значит, оба избитых, но все еще боеспособных русских броненосца вскоре обратят внимание на флагман…

– Отходим, – принял решение кэптэн Рис. – Русские расстреляли все торпеды, а их броненосцы вряд ли дадут больше десяти узлов, тогда как наши все еще на двенадцати. Находясь на дне, мы не сможем помочь ни туркам, ни Персидской эскадре.

Будь адмирал Фишер в строю, командир «Коллингвуда» не решился бы противостоять его харизме, но Джеки, получивший по затылку вырванным при взрыве куском палубного настила, находился в корабельном госпитале, а значит, он, Уильям Стоукс Рис, имел право действовать по своему усмотрению.

– Броненосец, – прищурился командир «Миноги», злой и расстроенный из-за неудавшейся утром атаки. – Британец. Типа «Адмирал». Один. Видимо, что-то у него не так. Боевая тревога! Срочное погружение!

– К проходу пойдет, Павел Петрович? – поинтересовался минный офицер. – К протраленному?

– А куда ж ему еще? Там-то мы его и подождем. Дестройеров я при нем не вижу. Никуда он от нас не денется. Всеми четырьмя будем его бить, чтобы наверняка!

– Шлюпки на воду! Машинную команду и всех прочих – наверх! – распоряжался капитан Рис. – Адмирала – в катер!

Наглая русская лодка, всадившая в «Коллингвуд» целых две торпеды в дополнение к полученной от «Двенадцати апостолов», всплыла достаточно благоразумным образом – в полутора милях от последнего броненосца британской Черноморской эскадры. Один из подводников вытащил на палубу здоровенный фотоаппарат на складной треноге и сделал несколько снимков.

Уже потом, когда «Коллингвуд» лег на бок и, соответственно, не мог вести огонь даже из трехфунтовок, русские приблизились и сбросили пару складных шлюпок, после чего удалились в направлении Севастополя. Две эти шлюпки, два катера, полубаркас, ялик и четыре вельбота были единственными британскими судами, вернувшимися обратно в Босфор.

Два уцелевших в бою дестройера разной степени поврежденности, преследуемые «Алмазом», выбросились на берег в Кефкене. Третий почти прорвался, но подорвался на мине на входе в пролив, еще один интернировался в болгарском Бургасе и последний – в Констанце. Слухи распространялись быстро, и волнения команд на турецких броненосцах «Гамадие» и «Мессудие» удалось подавить с большим трудом.

В самой Британии с некоторой озабоченностью, не переходящей грань пристойности, вспоминали времена Непобедимой армады и Трафальгара. Впервые за столетие море было не защитой берегов Альбиона, а дорогой, по которой на острова могли прийти безжалостные захватчики…

Адмирал Фёлькерзам так и не ступил с триумфом на берег: сердечный приступ настиг его в тот момент, когда он осознал, что помимо уходящего «Коллингвуда» и улепетывающих миноносцев врагов у него не осталось. Русская эскадра с полностью расстрелянными погребами, израненная, обожженная пожарами, залитая потом и кровью ополовиненных экипажей, сидящая по клюзы в воде, но все еще живая и грозная, возвращалась в Севастополь с победой, потеряв в бою всех адмиралов.

Узнав об этом, Император Всероссийский Николай II непроизвольно сломал в кулаке мундштук своей любимой трубки.

Эдмон Ротшильд в Москве

Барон Ротшильд держался очень хорошо – на твердую четверку! Все-таки воспитание и опыт финансиста обязывали. Но по стреляющим глазам и плотно сжатым пальцам на набалдашнике трости угадывались волнение и некоторая растерянность, свойственные любому человеку, попавшему в непривычную обстановку и испытывающему жестокий психологический дискомфорт из-за несоответствия представлений о том, что он должен видеть, и действительностью.

В данном случае внешний вид Ставки Верховного главнокомандования России явно диссонировал с представлением о том, как должен выглядеть двор российского монарха, ведь его роскошь была притчей во всех европейских языцех. Вместо старательно прикидывающихся мебелью лакеев, пышных нарядов камердинеров и роскошных хвостов фрейлин – абсолютно нетипичные для начала XX века три кордона охраны, работающих по непонятному алгоритму, кожаные куртки необычных охранников, женские военные мундиры, полувоенный простоватый френч самого монарха и такая же скромная одежда его свиты.

Вся атмосфера и близко не напоминала традиционную, привычную, заставляя Ротшильда нервничать и сбиваться с делового настроя. Первая встреча в Баку почти полтора года назад была слишком краткой и походной для обеих сторон. Служебный антураж жизни русского царя финансист видел впервые, и он никак не укладывался в распространенный имидж и сформированный стереотип.

– Срочность, с какой вы, уважаемый барон, запросили аудиенции, говорит об экстраординарности сведений, имеющихся у вас, или о резком изменении обстоятельств, с коими вы столкнулись? – взял на себя инициативу император, пригласив финансиста присесть за длинный стол совещаний, накрытый зеленым сукном.

– И то и другое, ваше величество, – слегка наклонил голову Ротшильд. – Но прежде всего мне хотелось бы выразить свое восхищение победами русского флота, весьма неожиданными, надо сказать, для всей Европы…

– Заставившими пожалеть некоторых особо нервных вкладчиков о поспешных продажах русских ценных бумаг по явно заниженной стоимости, – закончил за финансиста император, и в его глазах промелькнула искорка.

– Да, ваше величество, – согласился Ротшильд. – Вы поставили в трудное положение многих жителей Старого Света, выкупив у них при посредничестве господ Рябушинских русские товарные векселя за десять процентов от номинала…

– Мы просто прилежно скопировали технологию вашего достославного предка Натана Ротшильда, удачно сыгравшего на понижении во время битвы при Ватерлоо, что позволило вашей семье образцово-показательно ограбить всю лондонскую биржу. Вот уже скоро сто лет, как вся Британская империя не в состоянии расплатиться по своим обязательствам[60]. На этом фоне заработанные Россией двенадцать миллиардов рублей – весьма скромное вознаграждение. Сейчас, насколько я понимаю, речь идет не только о бюргерах и ситуайенах, но и о банках, кредитующих этих уважаемых господ и испытывающих некоторое затруднение с возвратом займов, – дополнил финансиста император.