Свет всему свету - Иван Сотников

У подножия монумента — две символические фигуры, будто вырвавшиеся из-под земли. Одна из них схватила за горло фашистскую гидру и душит ее на глазах всего Будапешта. А другая взметнула над собой факел и светит всему городу светом правды и свободы, с которым пришел сюда советский воин.

Книга третья

ПРАГА ЗОВЁТ

глава первая

НА СЛАВЯНСКОЙ ЗЕМЛЕ

Южную границу Словакии полк Жарова пересек на рассвете, и машины весь день мчались по узкому заснеженному шоссе. Жители придорожных селений радостно встречали армию-освободительницу.

— А где Ческословенско войско? — все допытывались они на коротких привалах. — А нам можно туда? А возьмут?

У людей не праздное любопытство. Им осточертела старая жизнь, и они готовы биться за новую. Будут из них добрые солдаты. А как они воюют, Андрей видел у Днепра, знал по делам партизан, был наслышан про словацкое восстание.

Снова бои и бои. Изнурительные, ожесточенные. Контуженого Черезова пришлось отправить в медсанбат. Его батальон возглавил теперь Яков Румянцев. Как меняет человека степень ответственности! Видно, добрый активатор, если собирает все силы души командира. Недаром у него ощутимее теперь твердость и решимость, воодушевляющий людей порыв.

Доволен Жаров и Леоном Самохиным. Главное — офицер стал понимать, как необходим ему такт, чувство меры, честь командира.

Никола Думбадзе еще не вернулся из Буды. А без его батальона полк не полк. Борьба осложнилась, и сейчас не то что батальон, каждый взвод особенно дорог.

Полк с ходу вступил в бой за Кошице и первым ворвался в город. Разбитый противник отступал по дороге, огибавшей горный массив с северо-востока. Задача преследовать его выпала другим. А Жаров получил приказ создать облегченный отряд и наступать через горы прямо на запад, чтобы перерезать коммуникации противника. Следуя в голове колонны, Андрей еще не мог представить себе всех трудностей, что подстерегали его в пути. Роты растянулись в нитку, напоминавшую елочный серпантин. Кони скользили и спотыкались, на брюхе сползали вниз. Бойцы подолгу отлеживались на снегу. Батальон Самохина отправлен еще раньше, и его лыжня — самый ясный путеуказчик.

— Эх и здорова! — вздохнул Семен Зубец, глядя на кручу.

— Неужели на нее? — гадал Ярослав Бедовой.

Все выяснилось тут же: лыжня Самохина зазмеилась в гору.

— Мать честная! — ахнул разведчик. — И впрямь на нее.

На привале связисты развернули рацию, Оля Седова томительно долго упрашивала «Алтай» откликнуться «Уралу». Никакого ответа. А ведь точное время назначенной связи. Почему же молчит Самохин? Жаров махнул рукою — и снова в гору. Началась поземка.

Свернув рацию, Оля заспешила в колонну. Догнала Высоцкую, пошла рядом. У них свое горе. Никола и Максим не вернулись. Живы ли они? Такие бои! Даже сердце изболелось. Конечно, и здесь не легче. Но почему-то казалось, что главные опасности были там. А тут еще зачастил к ним Забруцкий и осаждает то одну, то другую. Мало того, запугивает их: дескать потери в Буде ужасные, и уцелеть там нелегко. Вот раскаркался черный ворон и еще более опротивел девушкам. Правда, внешне полковник корректен, вежлив, разговорится — не остановишь, и должному должное, поговорить умеет. Но назойлив, как жирная муха в комнате: жужжит, мечась из угла в угол, не отобьешься.

Идти рядом трудно, и разговор не клеится: то глубокий снег, то крутые склоны, и приходится карабкаться вверх.

Наконец перевал. Бойцы еле переводят дух: высок, проклятый! Но что это? Все широкое пространство перевала вдоль и поперек изборождено лыжнями. Самохин? Нет. Его лыжня пошла прямо. Так кто же?

Снова развернута рация.

— «Алтай», «Алтай», «Алтай», я «Урал», я «Урал»!.. — надрывалась Оля.

— Есть? — не терпелось Жарову.

— Молчит, — сокрушалась девушка, — прямо-таки мертво в эфире.

Жаров изучал следы. Они много раз перерезали лыжню Самохина. Значит, кто-то прошел позднее. На деревьях видны надрезы в форме стрел-указок. Ну кто же, кто? Сколько ни спрашивай, ответа нет. Значит, утроенная бдительность!

Метель разыгралась не на шутку, и вскоре — никаких следов. С отрядом через горы следовал и заместитель командира дивизии полковник Забруцкий. Он пытался было возвратиться в штаб, но Виногоров приказал ему двигаться с отрядом. Всю дорогу Забруцкий оставался возле командира полка. Ни во что не вмешиваясь, он шел километр за километром, внешне равнодушный ко всему на свете. Но в душе он томился неизвестностью предстоящего. Лес и горы, снег и мороз. Тут не хитро и сгинуть. Не лучше ли, пока близко лес, укрыться в шалашах и развести костер? А стихнет — будет видно, что делать.

Жаров задумался. На душу солдата и офицера давят опасности поистине тяжкого пути. У каждого готовый совет. Не прислушиваться к этому нельзя, но и полагаться на все, что кому-то приходит на ум, тоже невозможно. Может, в самом деле остановиться? Закопаться до утра в снег? Нет, только вперед! Это одно из тысячи возможных решений. Остановись — и кто знает, сколько наутро будет замерзших и обмороженных. А где Самохин? Не попал ли комбат в беду и не нужна ли ему помощь?

Еще гора, потом расщелина с крутым спуском. Ею можно выйти к горному селению, помеченному на карте. Ветер в расщелине хоть и потише, а свистит, как в трубе. Кругом белая мгла. На повороте поскользнулась вьючная лошадь и полетела в пропасть. Завечерело — наверху слабо мелькнул огонек и вроде послышался человеческий вскрик. Замерли, прислушались. Но вьюга-завируха мешает видеть и слышать. Нет, только вперед!

Круто сбегая вниз, лощина вывела к горному селению. Мелькнули огоньки крайних домиков. Но кто в них? Немцы или наши? Пока длится разведка, каждая минута кажется часом.

— Наши, наши! — донеслись с окраины крики дозорных.

Наконец-то! До чего же сладок теперь отдых!

Самохин вышел сюда еще засветло. На улице мертвая тишина. Неужели немцы? Вон торчат стволы их пулеметов. Вон стрелки. Даже пушка. Леон начал сближение. Почему ни выстрела? И когда совсем уже собрались в атаку, из-за крыльца выскочили двое с автоматами.

— Наши, советские! — закричали они во весь голос. — Товарищи, братья!.. Пришли наконец! — захлебываясь от радости, бросались они на шею каждому. — А мы ведь немцев ждали и чуть не перестрелялись с вами, — твердили словацкие партизаны.

Сколько их, встреч с людьми, взявшимися за оружие!

Ранним утром опять в путь. Горная глухомань. Леса, снега да хмурое небо! Лишь к вечеру отряд вышел к селению в узкой долине, которую со всех сторон обступили горы. Койшов! Сугробы по пояс. Жгучий мороз, перехватывающий дыхание. В горных расщелинах уйма перебежчиков. Эсэсовский полк с минометами и пушками третий день разбойничает в Койшове. Пьянки, грабежи, насилия.

Оценив обстановку, Жаров собрал комбатов. У каждого из них лишь облегченный отряд с усиленную роту, не больше.

— Будем атаковать, товарищи! — твердо сказал Андрей и вдруг увидел, чего никогда не было: офицеры замялись. Забруцкий молча глядел в сторону. Самохин опустил глаза. Румянцев развел руками: дескать, что же поделать? Лишь замполит Березин сохранял твердость.

— Не наступать нельзя, и наступать невозможно, — огорченно обронил Яков Румянцев. — Постреляешь с час, а потом дерись одними кулаками.

К осторожности взывал и Забруцкий. Трудная задачка. Ввязаться в бой не хитро. А осложнится — кто выручит? Выражая свою точку зрения, он поглядывал то на Жарова с Березиным, то на комбатов.

Андрей недоумевал. Чего он хочет?

— Значит, не наступать? — в упор спросил его Жаров.

— Во всяком случае, не спешить. Немцы втрое сильнее, и выбить их из Койшова не просто. А куда тогда раненых? Где у вас силы, чтоб вывезти их отсюда? Выходит, переморозить.

Андрею стало не по себе. Сколько ни обсуждай и сколько ни раздумывай, сомнениям и колебаниям не будет конца. Не так легко решиться тут на бой. А не решиться нельзя.

— Значит, не наступать? — переспросил он, глядя теперь на комбатов.

Румянцев и Самохин промолчали. Жаров почувствовал, дрогнуло сердце его командиров. Прикажи им — все пойдут куда угодно. Но что проку идти без веры: успеха не будет. Не смерть же страшит их: они встречаются с нею на каждом шагу. Тогда что же? Осмотрительность и осторожность? Трезвое благоразумие? Или еще что? Андрей знал, любое из подобных достоинств порою не стоит расчетливого риска, продиктованного обстановкой.

— Все же будем наступать! — повторил он твердо.

— Что ж, действуйте на свой страх и риск, — отступил Забруцкий. — Задачу комдив ставил не мне, а вам. И знаю, он предупреждал — не ввязываться в тяжелые бесперспективные бои. Помните, не ввязываться!

Жаров помнил. Виногоров не только предупреждал: им дан и срок перехода. Тогда что значит такое предупреждение? Пусть даже приказ. «Доверяй не только приказу, но и себе, — учил Виногоров своих командиров. — Ты ближе, и тебе виднее, как поступить, чтобы лучше выполнить задачу». В самом деле, как он, комдив, сможет решать сейчас, находясь отсюда за десятки километров? Решать ему, Жарову. Одному ему. И решать сейчас же, на виду у всех. Да и времени ему дано очень мало, может, всего мгновение, от которого зависит жизнь этих людей, весь успех порученного им дела.