Завороженные - Александр Бушков

Оставшись один, поручик выбрался из постели, босыми ногами прошлепал к окну и отодвинул высокую портьеру. Утренний мир и в самом деле был полон неизъяснимого очарования, зеленые кроны вековых деревьев в парке казались свежайше чистыми, на газонах видна каждая травинка, озаренные солнечными лучами золоченые крыши словно светятся издали, даже покрытые зеленой окисью статуи выглядят невероятно романтично. Зрелище это поднимало настроение на глазах, возвращало покой, наполняло душу тихой радостью. В такое утро верится во все самое хорошее и светлое…

Одеваясь, он уже беззаботно насвистывал фривольную песенку чугуевских юнкеров, передававшуюся от поколения к поколению. Оставив на стуле пояс с кинжалом, вышел в коридор, уже чувствуя себя превосходно.

Полковника он в такую рань беспокоить не решился — субординация-с… А вот к Маевскому, сразу ясно, можно зайти без всяких церемоний. Ведущая в его покои дверь распахнута настежь, оттуда доносятся мастерские переборы здешней гитары и баритон штабс-капитана:

Один солдат на свете жил,Красивый и отважный…Но он игрушкой детской был,Ведь был солдат бумажный…

Оттуда, хохоча и поддерживая друг друга, вывалились два придворных щеголя в безбожно заляпанных многочисленными винными пятнами роскошных нарядах, не заметив поручика, загорланили на два голоса что-то веселое, немузыкально, фальшиво, но с большим воодушевлением, двинулись прочь, выписывая по коридору немыслимые вензеля. Гости Маевского только-только начинали расходиться — вот это по-нашему, по-гусарски…

Поручик вошел, не колеблясь. Деликатно обогнул пьяную парочку, самозабвенно целовавшуюся в углу так, что на душе стало игриво и завидно. В другом углу прямо на полу, раскинув руки и задрав в потолок раскосмаченную бороду, могуче храпел еще один экземпляр мужского пола. В руке он крепко сжимал огромный бокал, налитый доверху рубиновым вином — каким-то чудом бокал смирнехонько стоял на полу, не опрокинувшись и не пролившись.

Решительно двинувшись на гитарные переборы, поручик оказался в гостиной. Овальный стол, уставленный немыслимым количеством бутылок, в большинстве лишенных пробок, наглядно свидетельствовал, что здешняя душа русской широтой уступает мало. Штабс-капитан Маевский в расстегнутой рубахе выглядел разве что самую чуточку бледнее обычного и казался малость несвязным в движениях, но тем не менее на очень уж хмельного не походил. Он, покачивая головой, встряхивая смоляным чубом, задушевно терзал гитару:

Он переделать мир хотел,Чтоб был счастливым каждый…Но он на ниточке висел —Ведь был солдат бумажный…

Завидев поручика, он отложил тренькнувшую гитару и, ухмыляясь во весь рот, звучно воскликнул:

— Мой друг, как нам вас не хватало! Признаться, я вам завидую чистой, благородной завистью, то есть вполне достойным русского офицера чувством, не таящим в себе оскорбления. Она так очаровательна, вы так гармонично смотритесь со стороны, меж вами словно проскакивает лекстрическая искра… — он понурил голову: — А я вот, знаете ли, все больше с доступными красотками, городскими и дворцовыми — благо разницы, антре ну, никакой… Что поделать, натура моя настолько широка, что никакие чувства в ней не задерживаются, вихрем просквозят — и ау… Ну что же вы стоите? Садитесь, наливайте себе любого, здесь все одинаково чудесно… Я надеюсь, вы не станете отговариваться неподходящим временем, словно пуританская штафирка? Вот так! Молодец! Хвалю!

Наливая себе вина в чистый бокал, поручик покосился влево. Из-под спускавшейся до пола вышитой скатерти торчали сапоги великолепнейшего шевро — вишневого цвета, расшитые золотом, со шпорами, усаженными немаленькими брильянтами. Судя по их положению, они не пустые, кто-то в них пребывал. Слышалось безмятежное сопение и похрапывание.

— Вот, имею честь представить, — показал на них Маевский. — Сиятельный Кабари собственной персоной. Четвероюродный племянник его величества по женской линии, официальный наследник престола… правда, девятнадцатый в списке, но все равно, высокий титул не пропьешь, хоть ты тресни… Талантливый юноша растет, бутылку осушает, не переводя духа, и тут же другую требует… Я бы его вытянул с вами познакомиться, да уж ладно, коли у человека нешуточное горе… — Маевский прыснул. — Фантазер невероятнейший, хотя я их и повидал…Чего я от него только за эти дни ни наслушался… А сегодня, изволите знать, сиятельный горько переживает внезапную разлуку с другом… вернее, с подругой. Фантастический сказочник! Он, представьте себе, черт-те сколько времени разговаривал прямо из дворца с мамонтом… точнее, мамонтеночком, еще точнее, мамонтеночкой, потому что это, он уверяет, именно что девочка… Мамонтеночка, как тут еще скажешь? Одним словом, они очень долго проводили время в задушевных беседах…

— Как? — вырвалось у поручика.

— Я, признаться, толком не понял, — сказал Маевский, старательно наполняя свой бокал. — Как-то так вот… — он несколько раз коснулся пальцами лба, выбрасывая потом руку на всю длину. — На манер ясновидящих, посредством обмена мыслями и чувствами… Уж такие они стали закадычные друзья, не разлей вода… Представляете? Хороший здесь народ, такой непосредственный… Представьте, что бы началось, начни наследник-цесаревич рассказывать всем и каждому, что он мысленно беседует с серной в Гатчинском парке? Эскулапов бы кликнули. А здесь ничего, философски относятся… В общем, сегодня… то есть, конечно, вчера мамонтеночка ему вдруг заявляет, что должна попрощаться, потому что все они куда-то уходят, очень далеко и навсегда…

— Куда? — воскликнул поручик.

— А уж этого ни я не знаю, ни сиятельный, — сказал Маевский, ухмыляясь. — Как я понял, мамонтеночка и сама не могла толком объяснить: она ж дите малолетнее, во взрослых делах не разбирается. Твердила все: мол, далеко и навсегда… Вот и загоревал юный царевич номер девятнадцать не на шутку, принялся заливать горюшко вином, пытался со мной соревноваться, но где ж сему благородному вьюноше перепить синего гусара. Под стол отправился баиньки, предварительно оросив меня горючими слезами. Тяжко ему с милой подругой расставаться. Что это вы нахохлились?

Поручик медленно сказал:

— А вы знаете, что мамонты и в самом деле куда-то уходят? Сбиваются в огромные табуны наподобие того, что пронесся мимо нас тогда в ущелье, уходят куда-то далеко, на какие-то Великие Равнины… Вроде бы даже пропадают так загадочно, что никаких следов найти не удается.