Завороженные - Александр Бушков

— Ну конечно, — сказал он сговорчиво. — Не пропаду…

Она унеслась в соседнюю комнату, прямо-таки приплясывая от переполнявшей ее беспричинной радости. Глядя ей вслед, поручик вновь попытался — и вновь безуспешно — разобраться в своих жизненных сложностях.

Он любил Лизу, тосковал в разлуке, но как-то мимолетно, по обязанности. Элвиг его переполняла. Он никак не мог бы сказать, что влюбился, но что-то им завладело самым непонятным образом. Слов для такого не имелось…

Потом появились вовсе уж странные мысли. Ему стало казаться, что только сейчас и здесь он жил собственной волей, а не плыл по течению, как прежде. Если хорошенько подумать… Слишком многое, если не все в его совсем короткой жизни происходило как бы по обязанности, по устоявшемуся обычаю, потому что так полагалось… Он окончил училище и стал офицером потому, что так ему, смело можно выразиться, было предписано родными. Он хлопотал о потомственном дворянстве, потому что так настояли отец с дедом. Он влюбился в Лизу, можно бы выразиться, совершенно самостоятельно, никто их не сводил наподобие прожженной свахи, не подталкивал, не создавал благоприятной обстановки, как это порой случается. И тем не менее… Подошел момент, когда молодому человеку его лет, абсолютно здоровому в умственном, физическом и моральном отношении попросту принято было влюбиться. Он и влюбился. А дальше уж тем более все шло согласно вековым установлениям: положено признаться в своих чувствах, положено жениться…

Да и служба в батальоне началась никак не по его собственной инициативе, его отметили и выбрали без его ведома.

Теперь же… Он словно обрел некую свободу воли. Конечно, Элвиг сама его выбрала и недвусмысленно дала это понять, конечно, за уклончивыми фразами полковника крылся прямой приказ и все же… Пожалуй, впервые в жизни он чувствовал себя свободным от того, что обязывало, того, что надлежало, того, что было принято. Здесь он жил совершенно иначе. Бог ведает, как это сформулировать точнее, но он был уверен, что так и обстоит…

Вернулась Элвиг, спросила:

— Ты со мной не пойдешь?

— Не хочется что-то. Нужно зайти к начальству, узнать, не будет ли каких-то поручений…

— Понятно. Дисциплина… — протянула Элвиг таким тоном, с такими бесенятами в глазах, что ясно было: разнос Шорны все же не пошел впрок. — А если у тебя не будет дел… Давай полетим на Семь Озер. Прекрасные места, ты таких и не видывал…

— С удовольствием.

Покачиваясь с пятки на носок на высоких каблуках, Элвиг разглядывала его с каким-то непонятным выражением.

— Только подумать… — сказала она, улыбаясь. — Кто бы мог предсказать, что я достанусь карну. Про вас столько небылиц рассказывают… Ты ведь не читаешь мои мысли, правда?

— Не читаю.

— Честное слово?

— Честное слово.

— А хоть бы и читал, — она встряхнула волосами, забрасывая их за плечи. — Нечего мне скрывать… а про прошлых мужчин я и так могу рассказать, если тебе вдруг захочется.

— Вот уж что меня совершенно не интересует…

— Правда? А все остальные почему-то жутко этим озабочены… Или у вас, карнов, так принято? А еще говорят, что вы можете заставлять девушек в себя влюбляться без памяти. То-то я с первой минуты голову потеряла…

— Ага, — сказал он, вздохнув. — А еще мы взглядом груши околачиваем и молоко створаживаем…

Элвиг присела на краешек постели, наклонилась к нему и звонко поцеловала в губы:

— Как бы там ни было, я тебе ужасно благодарна, ты и представить не можешь… Ты меня спас от смерти… и кое от чего похуже смерти.

— Дисциплину не надо было нарушать, — сказал он искренне. — Ничего бы и не случилось.

Элвиг в наигранном смущении потупилась:

— Милый, дорогой, любимый, единственный, неповторимый мой рыцарь… Я впредь непременно буду послушной и дисциплинированной… Вот не сойти мне с этого места… — она протянула руку, пощупала влажные простыни, нахмурилась в непритворной озабоченности:

— Что с тобой такое происходит? Я же вижу, тут и слепой бы увидел, я чутко сплю, но ты и мертвого разбудишь… Каждую ночь ближе к рассвету на тебя словно накатывает что-то. Стонешь, зубами скрипишь, мечешься, в простыни прямо-таки заворачиваешься… Вчера, прости за прямоту, ты меня во сне так двинул коленом в бок, что до сих пор ноет… Это, по-моему, неправильно… Неужели снится что-то? А ты знаешь, что дурной сон непременно надо рассказать, иначе он сбудется? Есть такая старинная примета…

— У нас она тоже есть…

— Так в чем дело? Я тревожиться начинаю… Или со мной ничем и делиться нельзя?

— Ну что ты… — сказал он, решившись. — Просто каждую ночь…

Она слушала внимательно, подперев кулачком подбородок. Когда он замолчал, пожала плечами:

— Не знаю, что тут и сказать… То есть ясно, что это наша планета и космос, но что это все значит… Раньше тебе ничего подобного не снилось?

— Нет. Я вообще не припомню, чтобы мне один и тот же кошмар мерещился две ночи кряду…

И тут же вспомнил: исключение, собственно говоря, имеется. Те регулярные еженощные кошмары, что наводил на него клятый Иван Матвеич, чтоб покойничку в ад провалиться, если только таких тварей берут в ад… Если только у них есть душа… Но сейчас что-то совсем другое, тут и сомнений нет…

— Может быть, врача… — вслух размышляла Элвиг.

— Я совершенно здоров, — сердито сказал он.

— Ну, не обязательно врача… Может, тебе посоветоваться с мастерами Шорны? Я о подобных кошмарах никогда раньше не слышала, но его мастера разбираются во всем на свете, большого ума и больших талантов люди… Я с ними поговорю осторожненько? Ну позволь? Вдруг да помогут толковым советом. А то я за тебя беспокоюсь, правда, ты бы знал, как со стороны выглядишь…

— Ну ладно, — сказал он нехотя. — Поговори. Только осторожно. Только никаких врачей, я в здравом рассудке…

— Как прикажете, мой рыцарь… — Элвиг чмокнула его в щеку, гибко выпрямилась, послала ему лучезарную, беззаботную улыбку, и ее каблуки задорно простучали к выходу.

Оставшись один, поручик выбрался из постели, босыми ногами прошлепал к окну и отодвинул высокую портьеру. Утренний мир и в самом деле был полон неизъяснимого очарования, зеленые кроны вековых деревьев в парке казались свежайше чистыми, на газонах видна каждая травинка, озаренные солнечными лучами золоченые крыши словно светятся издали, даже покрытые зеленой окисью статуи выглядят невероятно романтично. Зрелище это поднимало настроение на глазах, возвращало покой, наполняло душу тихой радостью. В такое утро верится во все самое хорошее и светлое…