Первое кругосветное путешествие на велосипеде. Книга первая. От Сан-Франциско до Тегерана. - Томас Стивенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Их обмундирование состоит из кусков сыромятной кожи, скрепленных швами и концами веревки. Куски грубой холстины, прикрепленные к тому, что когда-то было одеждой, едва хватает, чтобы покрыть их наготу. С непокрытой головой - их густые волосы месяцами не чувствовали смягчающего воздействия расчески, а их руки и лица выглядят так, как будто они только что пережили семилетний голод мыла и воды. Эта последняя особенность является верным признаком того, что они не турки, поскольку заключенным, скорее всего, предоставляется полная свобода, чтобы содержать себя в чистоте, и турок, по крайней мере, вышел бы в мир с чистым лицом.
Полицейские сидят на корточках вместе и курят сигареты, и позволяют своим подопечным свободно перемещаться где бы они ни находились, находясь на борту, и оба заключенных, по всей видимости, совершенно не обращая внимания на их лохмотья, грязь и свое положения, свободно смешались с пассажирами. Пока они ходят, задают вопросы и отвечают на них, я напрасно ищу среди последних признаки духа социального фарисейства, которые в западной толпе держали бы их на расстоянии.
Оба эти человека кажутся самыми низкими из преступников - люди, способные к любому поступку в пределах своих умственных и физических способностей; они могут даже быть членами той самой банды, которую я избегаю, перемещаясь на этом пароходе. Однако, никто, кажется, не жалеет или не осуждает их. Каждый действует по отношению к ним точно так же, как они действуют по отношению друг к другу. Возможно, ни в одной другой стране мира эта социальная и моральная апатия не достигает такой степени среди масс, как в Турции.
Пока мы останавливаемся на несколько минут, чтобы высадить пассажиров в деревне, где проводятся вышеупомянутые свадебные торжества, четыре из семи невозмутимых паломника фактически отмирают из той позиции, которую они занимали, не двигаясь с момента прибытия на борт, и следуют за мной на переднюю палубу, чтобы присутствовать, пока я объясняю работу и механизм велосипеда некоторым арниенским студентам колледжа Робертса, которые могут говорить по-английски. Выслушав мои объяснения, не понимая ни слова, и, не снизойдя до вопросов к армянам, они несколько минут молча осматривают машину, а затем возвращаются на свои прежние позиции, к своим сигаретам и своим размышлениям, не обращая ни малейшего внимания на нескольких шлюпов со множеством греческих лодочников, которые гребли, чтобы встретить вновь прибывших, и плыли вокруг парохода, наполняя воздух музыкой. Обнаружив, что на борту есть кто-то, кто может поговорить со мной, греки, желающие увидеть велосипед в действии и представить новинку в праздничных мероприятиях вечера, попросят меня выйти на берег и быть их гостем до прибытия следующего судна Ismiclt - дело трех дней. Предложение отклонено с благодарностью, но не без особой неохоты, поскольку эти греческие веселья стоит посмотреть. Судно Ismidt, как и все остальное в Турции, движется со скоростью улитки, и хотя мы начали работу менее чем через час после объявленного стартового времени, что для Турции довольно похвальная скорость, и расстояние составляет всего пятьдесят пять миль, мы находимся в нескольких деревнях в пути, и уже будет 6 вечера, когда мы бросим концы на пристани Измита.
«Пять пиастров, Эффенди», - говорит сборщик билетов, поскольку, дождавшись, пока толпа пройдет мимо сходней, я следую за велосипедом и вручаю ему свой билет.
«Зачем нужны пять пиастров». Я спрашиваю. В ответ он указывает на мое колесо. «Багаж», - объясняю я.
«Багажный упряжка, груз», - отвечает он; и я должен заплатить. Дело в том, что, никогда не видя велосипеда раньше, он не знает, груз это или багаж. Но всякий раз, когда турецкий чиновник не имеет прецедента, он заботится о том, чтобы быть на правильной стороне в случае, если возможно получить какие-либо деньги. В противном случае он не склонен быть таким бдительным. Это, однако, скорее вопрос личной заботы, чем усердия в исполнении его служебных обязанностей. Возможности получения взятки всегда перед ним.
Выполняя требование сборщика билетов, выходит палубный матрос и, указывая на велосипед, вежливо просит у меня бакшиш. Он спрашивает не потому, что он приложил палец к машине или его попросили сделать это, но, будучи вдумчивым, дальновидным юношей, он смотрит в будущее. Велосипед - это то, чего он никогда раньше не видел на своей лодке. Но мысль о том, что эти вещи могут теперь стать распространенными среди пассажиров, блуждает в его голове, и что получение бакшиша в этом конкретном случае создаст прецедент, который может быть очень удобным в будущем. Поэтому он делает самый почтительный салам, называет меня «бей эфенди» и с улыбкой просит два пиастра бакшиш.
За ним следует паспортный офицер, который, кроме моего, требует специальный паспорт на машину. Он также находится в замешательстве (между прочим, не требуется много времени, чтобы озадачить мозги турецкого чиновника), потому что велосипед - это то, с чем у него не было предыдущих дел. Но поскольку это вопрос, в котором финансы не играют законной роли - хотя, вероятно, его требование о выдаче паспорта сделано не с какой-либо другой целью, кроме как получить обратный удар - энергичный протест, поддержанный единодушной и, безусловно, громкой поддержкой толпа бездельников и мои попутчики, которые, высадившись, терпеливо ждут, пока я сойду и поеду по улице, либо отвергнут, либо переплюнут офицера и обеспечат мое облегчение. Я нетерпелив. Я потратил целый день на то, чтобы добраться до Измита, я думал сейчас только о том, чтобы сразу же после схода на берег выехать на дорогу и ехать до темноты, чтобы воспользоваться моими шансами достичь какой-нибудь подходящей остановки для ночлега. Но добрые люди Измита поднимают свои голоса в знак протеста против того, что они, по их убеждению, считают опрометчивым и опасным желанием. Когда я хотел отвергнуть их благонамеренное вмешательство и уйти, они поспешно отправили француза, который может говорить по-английски достаточно, чтобы обьясниться. Выступая и от себя лично и в роли переводчика, повторяя слова и чувства свои и других, француз сразу же предупреждает меня, чтобы я не заходил так поздно в сегодня и не рисковал оказаться в темноте.
«Очень много плохих людей, очень плохих людей! Между Измитом и Ангорой черкесов много», - говорит он, добавляя, что худшие
