Записки блокадного человека - Лидия Яковлевна Гинзбург

том, что с него не спрашивают жалости. В данном эротическом контексте – это предупреждение неловких мыслей собеседника. Сам знаю положение, иронизирую над ним и тем самым становлюсь выше.

– То есть ты не можешь себе представить, что делается. Когда-нибудь я тебе расскажу…

Теперь посетитель наконец понял. Он поражен. Ему интересно. Его побуждающие реплики полны подлинного желания узнать положение вещей. Начинается часть разговора, действительно в высшей степени интересная для обоих. Т. делает связный, хотя еще недоговоренный (мужские и интеллигентские запреты, неловкость говорить почти в присутствии) конфиданс – объективация центральной личной темы; самоутверждение – здесь большие страсти, там женщина рвется и, очевидно, будет страдать. Как выйти из положения. Позиция сильного, неудобства от того, что слишком многие любят. И это при таком положении, когда каждый рад, если кто-нибудь хоть из жалости с ним свяжет свою судьбу. Апогей самоутверждения. Подъем. – Не знаю, что там будет на Невском. Как только я в себя пришла, я ведь ее увидела. Опять все старые имена нашлись, все слова… Ты ведь знаешь, знаешь, как мне нужна твоя жизнь. – Да вот она такая, что ей не приходится ставить вопрос, так как всем приходится в таких случаях, – не связывайся ты с такой обузой. А она, напротив того, еще должна менажировать других, как более слабых в этом контексте. Здорово! Аффективная сторона разговора, сдержанные, скользящие прикосновения к волнующей теме (запреты). – Все это началось, еще когда меня ворочали два человека. И я не знаю, что говорила. И мне говорили: не го-во-ри-те глупостей. (Аффективное касание; штрихом воссоздается злая эротическая ситуация, которую необычайно приятно воссоздавать. Ведь это первая и, может быть, единственная возможность объективации темы. Теперь ретроспективно становится на место катание по коридору, чистое и нечистое и т. д.)

Посетитель с искренним интересом выясняет обстоятельства, что бывает так редко. Во-первых, это действительно для него интересный случай; во-вторых, возбуждено его эротическое любопытство по отношению к этой женщине; теперь ему кажется, что он ее мельком видел и что она красива; он ощущает смутную зависть, и эта зависть подогревает любопытство. В-третьих, значит, может быть, и у него еще многое впереди, если возможны такие удивительные случаи, и хочется уяснить себе этот случай как можно больше. В-четвертых, он испытывает большое облегчение за Т., по-человечески и за себя, что, в сущности, уже можно особенно не жалеть и не беспокоиться. Это уже непосредственно касается другого человека, там уж они разберутся между собой. И вообще уже не нужно так остро жалеть, а жалеть для него мучительно. В-пятых, в связи с предыдущим – можно теперь очень хорошо и легко выполнять свои посетительские функции, говоря приятное собеседнику и утешительное больному. И показывая тонкость дружеского и вместе с тем специального понимания дела (самоутверждение).

– Ну, теперь я все понимаю. То есть почему ты такая. Молодец, ей богу. Это класс. Это уж действительно класс. Дальше некуда.

– В таком-то положении…

– Именно в таком положении. В нормальном положении это всякий дурак может. А вот ты так попробуй (облегчение, возможность свободной шутки и т. д.).

Финал разговора.

– У меня сегодня отвратительное настроение было. Ты меня развеселил. Тут Л. М. Сиг. сидела, сидела, ничем не могла добиться. Сестры меня сегодня все спрашивают: что это с вами сегодня такое? – Я говорю: ничего, голова болит, спала плохо. Не может же человек всегда быть одинаковый. Но ты меня развеселил. (Приятное собеседнику. Ты для меня не то, что все они. Мы – понимаем друг друга. Автоконцепция всеобщего баловня и любимицы, которая не всегда удостаивает быть в хорошем настроении.)

L

Вещи можно рассматривать анбо и анле. Анбо – это то, что посетитель написал общему другу про несчастие, которое стерло все неприятные, мелкие черты и выявило лучшее, так что опять мы узнали человека, которого любили когда-то. Анбо – это будет душевная собранность и приподнятость, вызываемая несчастием в мужественных людях. Анле – это будет эротическое возбуждение, тщеславие, паразитические навыки.

Впрочем, есть и первый момент. Облагораживающее действие больших несчастий – напротив того, малые бедствия действуют принижающе – состоит в том, что большое несчастие легко становится сферой реализации, из которой человек черпает всевозможные самоутверждения. К тому же большие несчастия обычно находят себе аудиторию, тогда как на малые никто не обращает внимания, они никому не интересны. Но для того, чтобы найти в несчастии реализацию, действительно нужно мужество. Нужно не рассыпаться психологически. Ибо в противном случае оно станет не сферой реализации, но сферой ламентаций.

Все это, несомненно, имеет здесь место, но преобладает другое. Посетитель, пока не понял, все время испытывал смутное чувство удивления. Он понимал, что тут могут быть основания для собранности, для приподнятости, но он никак не понимал того счастливого (как ни дико) жизнеутверждающего оттенка, который был теперь в этом человеке. Его опыт должен был бы ему подсказать, что этот неповторимый оттенок мог появиться только по одной причине. Но эта причина казалась столь невозможной, что он и не подумал о ней, а только смутно удивлялся.

К концу разговора все сразу стало ясным. Подобная ситуация для каждого оказалась бы возбудителем. На многих (мужчин) она, вероятно, подействовала бы трагически. Почему здесь получилось благополучно – это зависит уже от личного характера и судьбы человека. Т. жила только этим, остального было довольно много, но остальное было украшающее (субъективно казалось другое).

Переживание автоценности в основном было не социальное, а сексуальное. Оно было переживанием силы, успеха, избалованности, изысканности. В последние годы эротической атмосферы не было, и с ней вместе кончилось все, самый источник жизни. Это значило никаких интересов, кроме тусклых служебных (там извлекались маленькие, недостаточные радости тщеславия, притом тоже сексуального, мления каких-то сотрудников), и в дистрофические годы – интереса еды, который особенно чудовищно, самодовлеюще разрастался у людей, лишенных других интересов.

Б. говорил – Т. совсем не узнать, она стала какая-то обидчивая, вечно жалуется, это так странно. – Это было проявлением потери самоценности. Причем замечательно, что эта потеря произошла в период, когда социально (служба) ее положение было гораздо более достойным, чем в блестящие времена, когда Т. фактически жила на счет женщин.

Это совсем особая психика (причем в субъективно игровом порядке, ей искренне казалось, что у нее джентльменская психология). Б. говорил – мужчина с такими свойствами не мог бы иметь успеха. Но в том то и дело, что это не мужчина, это дифференциальное ощущение, для некоторых женщин (настоящих) совершенно невозможное, для некоторых очень соблазнительное. Это не мужчина и не женщина, это изыск, штучка, притом с высококачественными человеческими свойствами. Это штучка для них. Им (ненастоящим) это и надо. Такой поглощенности этим делом они не встретят