Черное сердце - Сильвия Аваллоне

Эмилия машинально в последний раз поискала ее глазами среди миланских прохожих. Потом вытерла слезы и поднялась на ноги. Она смотрела вокруг рассеянно, но в то же время с какой-то новой уверенностью.

– Ты прав.

Когда Эмилия училась ходить, а потом и ездить на велосипеде, отец разрешал ей падать и помогал подняться. Суета на улице стихла. Люди вернулись в свои офисы. Эмилия провела рукой по лбу, он был потным, но прохладным.

– Я никогда не говорила тебе «спасибо».

– Родителей не благодарят. – Риккардо рассмеялся.

31

Больше всего желающих записаться в школу появилось в бытность преподавателя по кулинарии, фамилия которого была Манджагалли. Аккуратная бородка, синие глаза, точеная попка в обтягивающих джинсах. Настолько узких, что они прозвали его Перчиком.

Тридцать лет, фактурные мышцы под тканью рубашки, обручальное кольцо на пальце – однако никто на такие мелочи не обращал внимания. Перепихнуться с ним у плиты стало заветной мечтой всех девчонок.

Но он оказался неподкупным. Серьезный, очень строгий, погруженный в свою роль учителя по грибным лазаньям и соусам для паст. Конечно, раскладывая закуски, девчонки самозабвенно крутили бедрами, хихикали, перемигивались. Все напрасно.

Лишь иногда, когда после многочисленных попыток девочки наконец идеально справлялись с сервировкой карпаччо, Манджагалли немного смягчался и хвалил их: «Молодцы, что-то получается» – тоном, в котором одобрение смешивалось с покровительством. «Вот увидите, за вами будут охотиться пятизвездочные отели и мишленовские рестораны!»

Ну да, посмеивались они, конечно! Как будто девчонки не знали, что единственная работа, на которую они могли рассчитывать на воле – захудалые столовки; места там обеспечивало государство, выплачивая владельцам общепита субсидии.

Манджагалли вел себя исключительно как учитель, не позволяя лишнего. А они пожирали его глазами – голодные подростки, вынужденные соблюдать целомудрие. После злополучной истории с Соседом настала очередь Точеной Попки. Что им паста! Они отвлекались от кухонных дел, сосредотачиваясь на определенных позах, губах, ширинке брюк. Марта хотела заниматься наукой, Эмилия – искусством, остальные предпочли бы курсы косметологов, чем эту скуку на кухне. Хотя грибная лазанья получалась вкусной, как и блинчики, и ризотто, и особенно эскалопы, для приготовления которых использовалось белое вино «Тавернелло» крепостью не больше десяти градусов. Сбрызнув на сковороде эскалопы, остатки можно было незаметно слить и вынести за спиной.

Девушки своими руками готовили обед на Рождество и на Пасху для всего «интерната», и в то время случаев самоповреждения стало чуть меньше, чем обычно. Поговаривали даже об открытии ресторана при тюрьме: амбициозный проект, ненадолго всех приободривший.

Вот только Перчик, Точеная Попка – как ни назови – был привлекательнее любого учебного проекта. Красавчик, блондин, вылитый Брэд Питт. Вечера за обсуждениями, как и в каких позах он трахает свою счастливую женушку, распаляли их не меньше, чем скабрезные записочки, которые они коллективно писали Соседу. Им всем до смерти хотелось потрогать Перчика за задницу. В шестнадцать, семнадцать, двадцать два трудно сублимировать. Фантазии росли как снежный ком: «А я смогу. Увидите, завтра я его пощупаю», «Нет, я ему отсосу», «Давай вместе». Коллективные выдумки подпитывались новыми подробностями, шепотом передаваемыми по ночам соседкам. И однажды утром, прямо на уроке, Мириам сломала стену между возможным и невозможным.

Помешивая суп, она потихоньку пристроилась рядом с преподавателем и потерлась бедром о его бедро. Затем быстрым и точным движением ощупала его промежность. Она сделала это перед всем классом: одни издали возглас изумления, другие – одобрения. Шипел газ, в духовке жарились гренки, всех лихорадило от возбуждения. А Перчик застыл, он прямо изменился в лице.

Манджагалли развязал фартук, посмотрев на Мириам и остальных с безграничным презрением. В сердцах швырнул на пол поварской колпак. Уверенно направился к бронированной двери. Громко позвал охрану, приказывая отправить «этот сброд» обратно в сырые подвалы, где они должны сидеть на хлебе и воде. Наконец, неуспокоившийся, он громко постучал кулаком в дверь кабинета Фрау.

Злоумышленнице вменили в вину еще одно преступление: «сексуальное домогательство». Протокол был направлен в судебный надзор. Через три дня Мириам отправили в Рим, за пятьсот километров от родных, прервав ее учебу в очередной и последний раз. Ведь если тебя отправляют в другой город, в другую колонию, вряд ли ты продолжишь учебу с того места, на котором остановился. Вряд ли там вообще есть школа. Тебе не гарантировано право на образование, если ты оступился и продолжаешь совершать ошибки. В случае с Мириам прерывание учебы означало смерть ее и без того шаткого будущего. Это объяснит позже доза, вколотая ею в вену.

Точеная Попка взял другой класс, а в колонию прислали пятидесятилетнего толстяка, который не будил никаких грез.

Сами виноваты, нечего жаловаться. А если бы кто-то и посмел, последовал бы за Мириам. Ее перевод создал тревожное напряжение. У всех конфисковали зажигалки, охранницы больше не болтали, не шутили, просто следили за порядком.

– Школа – это привилегия, ее надо заслужить! – яростно кричала Фрау, проходя по коридору вдоль камер. – Школа здесь, в таком месте – это роскошь, вы должны отдавать себе в этом отчет.

Гробовая тишина. Ногти впились в ладони.

И тогда Марта крикнула:

– Нет. Школа – это право.

Вспыхнуло пламя, неугасимый огонь.

И Фрау испепелила ее взглядом.

– В мой кабинет, немедленно.

– Мы уже наказаны, а вы еще сверху наказываете нас за всякую херню, – повторила Варгас, когда они остались одни. – И потом надеетесь, что мы станем лучше.

– Щупать учителя – херня? Да если бы он потрогал тебя за попу, я бы немедленно заявила на него.

– Мы извинимся перед ним, напишем ему письмо… Но иногда присылайте нам кого-нибудь из мужской колонии, из Беккариа например. Нам тоже нужно снимать напряжение.

– Ты эти шуточки брось, у меня руки чешутся отправить тебя в Понтремоли, ты даже не представляешь как…

Марта уставилась на президента республики над головой Фрау. Седой, хорошо одетый, полный достоинства человек, ужасно далекий от тухлых жизненных невзгод.

– Я хочу написать Карло Адзельо Чампи, – торжественно произнесла Марта. – Письмо. Я расскажу ему, что право на образование не гарантируется в колониях для несовершеннолетних.

Фрау прищурилась.

– Я хочу попросить президента, ведь он же и мой президент, верно? Не только послушных девочек. Я хочу попросить его, чтобы школы были везде, и в колониях тоже. Чтобы обучение стало обязательным и его нельзя было прервать, а иначе какой смысл находиться здесь?

Марта умела говорить так убедительно, с такой страстью, что если бы она выдвинула свою кандидатуру на выборах, то