Истоки славянской письменности - Игорь Додонов

Вывод исследователя таков: «Велесовица типологически старше кириллицы, представляя собой знаковую систему, удерживающую некоторые слоговые черты и тем самым до некоторой степени промежуточную между силлабарием и алфавитом» (II, 58; 498). И с этим выводом мы вполне согласны. Да, велесовица старше кириллицы. Добавим, что она ведёт своё происхождение не только от слоговой славянской графики, но и, на наш взгляд, от славянской руники.

Полный «беспредел». Таким новомодным термином охарактеризовал язык «Книги Велеса» современный исследователь Д. М. Дудко. Что же смущает учёных в языке этого письменного памятника? Язык этот противоречит многому из того, что известно о древнерусском языке и его эволюции.

Рассмотрим лингвистические аргументы противников подлинности «Книги Велеса» подробнее.

Заметим, что в полном объёме они сформулированы двумя учёными: в 1959 году Л. П. Жуковская, изучавшая только дощечку 16 А, отметила ряд черт, невозможных, по её мнению, в дренерусском языке IX века и говорящих о подделке. В 1990 году О. В. Творогов, познакомившийся с памятником в полном объёме, пришёл к ещё менее лестным для него выводам. Остальные исследователи, критикующие «Книгу Велеса», в той или иной мере опираются на выводы этих двух учёных.

«Как известно, — пишет Л. П. Жуковская, — языки развиваются во времени, но это развитие неодинаково реализуется в пространстве. В результате в определённое время и на определённой территории язык характеризуется сочетанием только ему присущих особенностей» (II, 16; 204). В IX веке, за памятник которого «Велесова книга» выдаётся, далее отмечает Лидия Петровна, у всех славян «бытовали только открытые (оканчивающиеся на гласный звук) слоги, носовые О и Э, особые звуки «ять», Ъ, Ь, после мягких согласных могли следовать только определённые гласные звуки, а после твёрдых — другие. Были и иные особенности фонетики и морфологии, позднее исчезнувшие или изменившиеся по разным языкам» (II, 16; 204).

Но в «Велесовой книге» «отражено смешение «е» и «ять», которое появится только в смоленских грамотах в начале XIII века» (II, 16; 205). Отмечены Л. П. Жуковской в тексте дощечки 16 А и другие поздние черты: «ы» после шипящих и «ц» (так называемый процесс отвердения шипящих и «ц»); «я» вместо

«юсы» то обозначаются через

и, то переходят в «е» или «у», как это значительно позже произошло в сербском языке (II, 28; 226), (II, 16; 205). Указывает она и на чисто грамматические ошибки: «при слове женского рода употреблено числительное в мужском роде; имеется ряд нелепостей в склонении существительных, в образовании причастий и т. п.» (II, 16; 205).

В своей совместной с В. И. Бугановым и Б. А. Рыбаковым критической статье 1977 года «Мнимая “Древнейшая летопись”» Л. П. Жуковская добавляет к числу черт, говорящих о поддельности дощечек, ещё и отмеченное в них явление «цоканья»: «Историкам, знакомым с древнерусскими и средневековыми письменными источниками новгородского происхождения, хорошо известно, например, «цоканье» — неразличение в письме (вследствие неразличения в устной речи!) букв «ц» и «ч». Однако в рукописях XII — XIII веков. таких ошибок ещё нет, так как тогда эти звуки различались в произношении» (II, 16; 205). Вывод, следующий из подобного утверждения, ясен: раз «цоканья» не было ещё в XII веке, то его не могло быть и в веке IX. Однако вот интересный факт: в своей работе 1956 года «Новгородские берестяные грамоты» Лидия Петровна утверждает абсолютно противоположное: «Новгородские берестяные грамоты показывают, что в новгородском диалекте уже с XII века было цоканье, то есть на месте различных этимологических аффрикат «ц» и «ч» в нём произносилась одна аффриката. Качество этого звука новгородские берестяные грамоты, конечно, не показывают, смешение «ч» и «ц» указывает лишь на близость, может быть, даже на полное совпадение звуков, которые произносили в этих случаях жители новгородской земли» (II, 11; 232). Вот так! Оказывается, в XII веке цоканье всё-таки было. Значит, оно могло существовать и ранее. Только вот почему в 1977 году Лидия Петровна выдвинула положение, опровергавшее её собственное утверждение двадцатилетней давности, совершенно непонятно. А. И. Асов предложил такое объяснение: «Очевидно, Л. П. Жуковская и другие писали разгромную статью в расчёте на знатоков новгородского диалекта и противоречивостью выводов хотели намекнуть на то, что их вынудили сделать вывод, с коим они не были согласны, ибо они обратили внимание на те особенности новгородского диалекта в «дощьках», которые уже были отмечены ими же в берестяных грамотах!» (II, 11; 233). Что ж? Весьма вероятно, если учесть, что Л. П. Жуковская в перестроечные времена прямо заявляла о том, что её выводы, касающиеся «Книги Велеса», во многом были обусловлены указаниями сверху (II, 5; 57).

О. В. Творогов, как уже отмечалось, изучал текст «Велесовой книги» полностью, а не только одну из дощечек. Поэтому аргументы этого учёного для нас особенно ценны.

Первоначально О. В. Творогов в своей статье «Влесова книга» вводит ряд положений, на которые опираются его дальнейшие выводы: «В том, что ВК написана на славянском языке, сомнений быть не может: лексика ВК, безусловно, славянская. Значит, речь должна идти лишь о том, что перед нами некий язык, так же как и остальные славянские языки, восходящий к языку общеславянскому, но трансформировавший его по своим, особым законам.

Сделаем уступку защитникам ВК и примем эту версию как исходную посылку для дальнейших рассуждений.

Допустим, что ВК отражает некий неизвестный науке язык (назовём его «язык ВК»), зафиксированный на определённом этапе его истории, а именно в IX веке н. э. (так датирует ВК

С. Лесной на основании того, что в ней упомянуты Аскольд и Рюрик). Мы видим при этом, что кругозор автора ВК ограничен территорией между Карпатами на западе и Волгой на востоке, Чёрным морем на юге и озером Ильмень на севере. Следовательно, язык ВК территориально относится к восточнославянским языкам. Но как только мы примем эти исходные посылки (а их примут, видимо, и защитники ВК), мы получим право анализировать язык ВК по тем же законам, что и любой другой славянский язык» (II, 52; 144).

Попутно заметим, что кругозор автора «Велесовой книги» значительно шире очерчиваемого О. В. Твороговым региона: речь в ней идёт о Египте, Месопотамии, Индии (или даже Китае). Но, в общем, исходные посылки учёного верны. Какие выводы делает он из этих посылок? По всему тексту «Книги», так же как и в дощечке 16А, путаница с «ять»: отражено её смешение с «е». Более того, «ять» передаётся то кириллическим

то на польский лад «ie», иногда в одной и той же дощечке; переходит то в «я», как в польском, то в «i», как в украинском. И это помимо отмеченного её перехода в «е», как в русском (II, 28; 226).

«Юсы», кроме перехода в «е» и «у», могут оказаться на месте «ы» или «ять» (II, 28; 226).

Ещё одна путаница, на которую указывает О. В. Творогов, связана с шипящими «ч» и «щ». В ряде старославянских слов «щ» соответствует древнерусскому «ч» («свеща» вместо «свеча», «рещи» вместо «речи»). Но в «Велесовой книге» «щ» часто заменяет «ч» даже там, где этого нет ни в одном славянском языке: «щас», «щесть», «щто» (II, 28; 227).

Слово «цветы» пишется то через «ц» (как в русском), то через «к» (как в польском), что в одном языке невозможно (II, 28; 227). Часто встречаются слова польские («менж» — муж, «морнже» — море, «гура» — гора и др.), чешские («въжды» — всегда, «цiзи» — чужой), украинские («вiра», «бiда»), сербские («суньце» — солнце), болгарские («земя» — земля). Причём слова эти не древнесербские или древнепольские, возможные в IX веке, а современные. Украинский же язык выделился из древнерусского лишь в XIV веке (II, 28; 227).

Отмечает О. В. Творогов такое явление в «Книге Велеса», как падение редуцированных (II, 52; 146). Суть его в том, что редуцированные гласные («ъ» и «ь») стали либо просто исчезать из слов, либо заменяться нормальными гласными (как правило, «о» и «е»). Первое проявление этого процесса — непоследовательность употребления редуцированных на письме, что говорит об определённых изменениях, произошедших или происходящих в фонетике языка. Так вот, сроки падения редуцированных считаются надёжно установленными: XII — XIII века (II, 52; 146). Следовательно, делает вывод О. В. Творогов, фиксация подобного явления в «Книге Велеса», памятнике якобы IX века, говорит о его поддельности (II, 52; 146).

Наконец, помимо «ошибок» фонетических говорит исследователь об ошибках грамматических: прилагательные не согласуются с существительными, неверно употребляются падежи, появляются небывалые глагольные формы («бяшехом», «изроняшехомо») и т. п. (II, 28; 228).

Вывод О. В. Творогова однозначен: перед нами — искусственный язык, сконструированный Ю. П. Миролюбовым грубо и невежественно, по принципу: чем древнее, тем запутаннее и неправильнее (совсем как у А. И. Сулакадзева) (II, 28; 228).