Месопотамия - Сергей Викторович Жадан

и рулевых

своим горячим делится добром

с неяркой медью птиц береговых

и полусонных карпов серебром.

А женщинам так нужен мрак и дым,

поскольку вспоминаются в ночи

секреты, что передавали им

гравёры, антиквары и ткачи,

поскольку, всё спаливши на огне,

они не спят, настаивая яд,

покуда ил лежит на глубине

и крыши над безмолвием стоят.

И чтобы месяц не темнел лицом,

и был бы свет для каждого из них,

растёт трава, что примет мертвецов,

растёт трава, что вылечит живых.

* * *

Что делать со священниками?

Они пасут свои церкви, словно скот,

выпускают их на изумрудную траву, смотрят,

как те тяжело ложатся в речной ил,

прячась от июньского солнца.

Ходят за своей паствой, выгоняя ее из чужой

пшеницы, возвращают домой, туда, где

загорается огонь вечерних дворов.

Спят на мешках и книгах, слушая сонное дыхание животных,

во сне вспоминая лица женщин, которые приходили и

рассказывали о своих самых сокровенных грехах,

просили совета, ожидали прощения.

Что он может тебе посоветовать?

Всю свою жизнь он пасет эхо,

ищет пастбища, ночует под чёрным небом.

Можешь петь с ним вместе, можешь

спать рядом с ним, накрывшись плащ-палаткой,

можешь сушить на костре мокрую одежду,

стирать в реке свои сорочки,

которые он готов вывешивать в церкви, как плащаницы.

Что делать с атеистами?

Они говорят – на самом деле я верю, верю во всё, что

было сказано, но никогда и ни за что, ни при каких обстоятельствах,

ни разу в этом не признаюсь, потому что это моё дело,

и касается оно лишь меня. И пусть он сто раз при этом

обижается и угрожает, гневается и отводит взгляд на своем распятии,

всё равно – куда он без меня? Что он будет делать один?

Он должен бороться за моё присутствие,

обречен сражаться за моё спасение,

не может не считаться с моими сомнениями, с моей

непоследовательностью, с моей искренностью.

Что делать с тобой? Ты можешь петь вместе с нами,

становиться с нами в круг, класть руки нам на плечи:

мы едины в нашей вере,

едины в нашей любви,

в нашем одиночестве,

в нашем разочаровании.

Так что же делать со всеми нами?

Если бы у него было чуть больше времени,

если бы ему не приходилось приглядывать за своей домашней церковью,

если бы он не должен был ходить за ней, выгоняя её из жёлтых полей,

у него было бы куда больше времени на наши

горести и наши знамения.

Любовь уничтожает

все наши представления о равновесии.

Мы можем забываться и делать шаг в сторону,

можем отказываться от того, что говорили,

можем целовать ночь в чёрные губы –

мы единственные, кого касался ночной огонь,

мы единственные, кто верит,

мы единственные, кто никогда

в этом не признается.

Можешь говорить обо всём, что тебе снится,

можешь говорить, можешь не бояться темноты:

всё равно кто-нибудь тебя услышит,

всё равно никто тебе не поверит.

* * *

Город, в котором она укрылась,

пылает знамёнами, лежит под заснеженными перевалами.

Охотники выгоняют дичь из протестантских соборов,

бирюзовые звёзды падают в озеро,

убивая медлительных рыб.

Ах, эти улицы, над которыми зависают канатоходцы,

ах, как они балансируют за школьными

окнами, вызывая всеобщий восторг,

как уклоняются от озёрных чаек,

что выхватывают у нее из рук

золотые невесомые чипсы.

Там, где мы с ней когда-то жили,

у нас не было времени на созерцание и покой.

Мы ударялись об острый камыш ночи,

сбрасывали балласт в чёрную шахту лифта,

чтобы продержаться в воздухе ещё одну ночь,

ненавидя и не прощая,

не принимая и не веря,

гневно проживая лучшие дни

своей жизни.

И вот город, в котором она, в итоге, укрылась,

нежно берет её за руку

и открывает перед ней свои склады и хранилища.

Ах, эти порты, в которых сходят вывезенные

в трюмах сенегальцы,

чёрное мясо сердец,

слоновая кость глаз,

ах, эти подвалы, набитые сыром,

гостеприимные протестантские города,

в которых можно переждать Страшный Суд,

такие здесь опытные адвокаты,

такие неприступные стены.

Потому что там, где мы с ней

когда-то грелись на кухнях возле синих языков пламени,

после нас не осталось ни следа. Время, старый канатоходец –

сотню раз падало, сотню раз поднималось,

с переломаными ключицами и железными зубами,

ему без разницы, в каком направлении двигаться –

залижет раны и опять танцует среди чаек.

Но город, в котором она смогла укрыться, –

какие здесь яркие платья и рубашки,

какая бархатная кожа у пилотов

и китайских студенток.

Ах, этот свежий горный воздух,

этот привкус крови после

яростных поцелуев.

Она ничего не забыла там, откуда приехала.

Ни одного голоса, ни одного проклятия.

Жизнь – это весёлое перетягивание каната.

С одной стороны её тянут ангелы.

С другой – адвокаты.

Адвокатов больше.

Но и услуги их стоят дороже.

* * *

Зимы совсем не похожи на зимы,

зимы живут с чужими именами,

и такие досадные случаи связаны с ними,

такие странные истории случались с нами,

такие печальные прощания, такие утраты,

такие ожидания, такие возвращения,

такие обиды, в которых нет виноватых,

поскольку не знаешь, чья обида – последняя,

такая уверенность, что ведёшь себя достойно,

такое нежелание принимать очевидные факты,

такие снега лежат, холодные,