Призраки в солнечном свете. Портреты и наблюдения - Трумен Капоте

Чарли Чаплин

Незадолго до своего отъезда из Америки в 1952 году – отъезда, к прискорбию, навсегда – Чарли Чаплин попросил Аведона сфотографировать его для паспорта, и во время этой рутины, сеанса позирования, Чаплин устроил сатирическое шоу, привычную клоунаду – дух, рогатый Пан, высмеивающий брюзгливый мир государственных границ (как территориальных, так и мысленных); такое фото очаровательный бродяга с удовольствием вклеил бы в свой паспорт и потешил бы, негодник, скучающих таможенников. Как же забавно вспомнить постепенно меркнущую дорогу времен чаплинского немого кино, эту голую пыльную тропу, по которой в конце очередного приключения маленький бродяжка уходит, уменьшаясь в размерах, со своим узелком… вспомнить и вдруг осознать, куда его увела петляющая дорога – в Швейцарию, подумать только! а этот жалкий узелок… он ведь был наполнен зелеными бумажками! их хватило, чтобы купить мраморное поместье для царя горы, с видом на озеро, синеющее, как синяя птица… а вон беседка «Хеппи-энд», где обновленный бродяга в окружении очаровательной бродяжки-невесты и семерых милых бродяжат слоняется, обнюхивая любимые цветы. Так и должно было случиться (человек, создавший «Огни большого города», «Золотую лихорадку» и «Новые времена», творения законченные и совершенные, как лев, как вода в озере, заслужил, здесь и сейчас, это блаженство), так почти и случилось, но нет: в последние годы Чаплина одолела раздражительность, он считает, и, вероятно, заслуженно, что Америка обошлась с ним несправедливо – пресса, Госдепартамент, – и теперь, гуляя в своей вилле, он сыплет проклятиями… что ж, его право, и все-таки жаль, ведь это расточительно – его последний фильм «Король Нью-Йорка», в котором он с досадой тычет во все американское, напрочь лишен действия… ну разве что помог ему очистить зоб от желчи.

Чаплин проторил себе путь к гениальности и еще к одному, куда более редкому, преимуществу: единственный владелец собственной лавки – финансист, продюсер, режиссер, сценарист и звездный актер в одном лице. У ребенка должен быть один отец – таково предписание природы; а вот необходимость совместного распыления семян является редким проклятием киноискусства, и по этой окаянной пустоши расхаживают редкие великаны и столь же редкие середнячки. Честь им и хвала.

Лебединая стая

Запись из дневника семнадцатилетнего Патрика Конвея во время поездки в Брюгге в 1800 году: «Сидел на каменной стене и наблюдал стаю лебедей, что плотной армадой дрейфовала вдоль излучин канала, сливаясь с сумерками, и их оперенье скользило по водной глади, точно шлейфы белоснежных бальных платьев. Они напомнили мне красивых женщин; я подумал о мадемуазель де В., и меня охватил холодный спазм восторга, озноб, как будто я услыхал декламацию чудесного стихотворения, облеченную в слова дивную музыку. Красивая женщина, изысканно элегантная, всегда производит на нас глубокое впечатление, подобно произведению искусства, изменяя погоду нашего сердца; и что же это такое, неужели легкомыслие? Едва ли».

В межконтинентальной стайке лебедей, дрейфующих по страницам наших журналов, выделяется пара недавно оперившихся многообещающих птенцов, которые в один прекрасный день превратятся в вожаков. Однако, как гласит расхожее мнение, красивая девица, будь ей двенадцать или двадцать лет, хотя и может удостоиться внимания, еще не заслуживает восхищения. Ее можно будет увенчать этим лавровым венком спустя несколько десятилетий, когда, коли ей удастся не растерять бремени щедрых даров природы и остаться верной приличествующим лебедю клятвам, она обретет аудиторию коленопреклоненных воздыхателей, ибо ее достижение воплощает строгую дисциплину, требует терпения гиппопотама, непредвзятости врача, а также и соучастия художника, того, чьим единственным творением является ее тленная индивидуальность. Более того, истинное достижение должно выйти далеко за пределы внешних данных. Наиглавнейшим здесь является голос, его тембр, как и что им произносится; если наша лебедушка глупа, то голос следует утаивать – не обязательно от мужчин (толика глуповатости редко уменьшает мужской пиетет, хотя она, вопреки всем мифам, редко его и увеличивает), а скорее от умных женщин, этих блистательных обладательниц дурного глаза, – они ведь одновременно и смертельные враги лебедя, и его убежденные почитатели. Разумеется, безупречная Жизель, это тишайшее воплощение непорочности, сама является умной женщиной. Умнейшие легче всего поддаются убеждению, и вовсе не с помощью рассуждений о политике или Прусте или прицельно пущенных бандерилий хитроумия; и уж конечно, не благодаря наличию какого бы то ни было позитивного фактора, но как раз в отсутствие оного: тут все дело в высокой самооценке. Сама природа приобретенного ею богатства предполагает способность взглянуть на себя со стороны; тем не менее, когда кто-то вдруг замечает, что она либо выражением лица, либо своим поведением выдает осознание производимого ею впечатления, то это все равно как во время банкета иметь несчастье случайно заглянуть на кухню.

Чтобы добавить более правдивую ноту – а она должна прозвучать, хотя бы из справедливости к их сородичам с куда более грубым оперением, – заметим, что истинные лебеди почти никогда не бывают женщинами, отвергнутыми природой и людьми. Бог наградил их изящным скелетом; некто куда менее значимый, а именно отец или муж, осчастливил лучшим заменителем красоты – привлекательным банковским счетом. Быть образчиком выдающейся красоты, причем неувядающей красоты, – в этих высотах – удовольствие дорогое; можно даже с высокой степенью точности подсчитать, во сколько обойдется ежегодная финансовая подкормка – но, впрочем, стоит ли провоцировать революцию? Если бы все дело сводилось только к денежным тратам, то многочисленная армия воробьев быстренько превратилась бы в стаю лебедей.

Возможно, неувядающая царевна-лебедь скользит по волнам сжиженной корысти – но сей факт не в силах объяснить природу этой птицы: ее талант, как и всякий, состоит из свойств, которые не купишь ни за какие деньги. Ибо лебедь – всегда результат приверженности определенной системе эстетической мысли, это код, трансформированный в автопортрет; то, что мы видим, – воображаемый портрет, расчетливо спроецированный на публику. Вот почему некоторые женщины, не будучи красивыми в точном смысле этого слова, но сумевшие одержать победу над своей заурядной наружностью, временами могут внушать иллюзию лебедя; созданный в их воображении образ самих себя так четко выверен и так изобретательно разукрашен внешними эффектами, что мы поддаемся их чарам и даже убеждаемся в их неподдельности, – они и вправду неподдельны; в каком-то смысле manqué[66] лебедь (в нашем портфолио имеется два изумительных примера тому) обладает чарами куда более властными, чем натуральный (на сегодняшний день классическими образчиками этого типа являются мадам Аньелли, лебедь numero uno[67] в Европе, и, в Америке, несравненная миссис Уильям С. Пейли); в конце концов, творение, порожденное человеческой природой, пробуждает куда более утонченный человеческий интерес и является предметом более утонченного обожания, чем результат одинокой деятельности природы.

И напоследок: появление лебедя в переполненном зале