Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом - Карр Джон Диксон

Именно поэтому интересно проследить за поведением господина Шоу и Конан Дойла в конце того же самого года, когда оба они выступали с речами об Ирландии.

На этом огромном собрании в зале «Мемориал-Холл» на Фаррингдон-стрит музыка ирландских свирелей сопровождала выходивших на сцену ораторов. Сцена была украшена гирляндами из флагов зеленого и оранжевого цвета, которые олицетворяли католическую и протестантскую части Ирландии. Это было собрание английских и ирландских протестантов. Они высказали возражения против позиции, занятой североирландскими протестантами, — позиции, подразумевавшей, что гомруль будет означать преследования протестантского меньшинства католическим большинством.

Это не была трагедия, подобная «Титанику»; можно аплодировать каждому их слову.

Хотя помимо господина Шоу и Конан Дойла были и другие ораторы, именно на них в первую очередь обратила внимание пресса. Оба были союзниками в заявлениях о том, что преследований католиков не будет. Выйдя на сцену, увешанную оранжевыми и зелеными флажками, господин Шоу со всей серьезностью заявил аудитории:

«Я — ирландец. Мой отец был ирландцем. Мать была ирландкой. Мои отец и мать были протестантами, которых, благодаря силе их веры, можно было бы назвать воинствующими протестантами». А потом господин Шоу попытался затронуть души слушателей.

«Но многие из тех забот, которые падали на мою мать, — кричал он, — разделяла служанка-ирландка, которая была католичкой. И она никогда не укладывала меня спать, не окропив святой водой».

Здесь надо с сожалением заметить, что ирландская аудитория не смогла отнестись к этому серьезно. В картине господина Шоу, окропляемого святой водой, для протестантов и католиков не хватало элемента пафоса. Рассерженный и по понятным причинам приведенный в бешенство оратор потребовал объяснить, почему они смеются над такой трогательной сценой. Потом это, возможно, придало ему красноречия.

«Я уже достиг того возраста, когда могу оглянуться на свою жизнь, — заявил он. — Сложилась любопытная и не совсем оправданная ситуация, при которой ни одно из моих достижений благодаря таланту, трудолюбию и рассудительности никогда не вызывало у меня какого-либо чувства гордости. Но то, что я ирландец… всегда наполняло меня неистовой и неукротимой гордостью».

«Что касается собственно чувств ирландцев, — продолжал он с некоторым срывом в голосе, — я не могу описать того, что чувствую. Мне говорят, что надо мной висит опасность подвергнуться преследованиям со стороны ваших римско-католических соотечественников, а Англия меня защитит. Пусть меня лучше заживо сожгут на костре римские католики, чем защищают англичане». Его слова почти потонули в смехе аудитории. Мы видим, конечно, что это было несправедливо в отношении господина Шоу. Такие патриотические высказывания могли бы звучать смешно, если бы он вложил их в уста какого-нибудь англичанина или американца. Бедняга, они не должны были над ним смеяться.

Конан Дойл, один из «сентиментальных идиотов», выступил в другом тоне.

«Я редко бываю на политических собраниях, — сказал он. — Но поехал бы куда угодно, чтобы выразить протест против преследований по религиозным мотивам. У нас есть достаточные основания верить в то, что ирландские католики будут вести честную игру; Римская католическая церковь в Ирландии никогда не была церковью преследований. Такая же проблема была решена в Баварии, в Саксонии, где протестантское меньшинство никогда не подвергалось нападкам.

Важно, чтобы это была процветающая и счастливая страна. Мы, люди ирландской крови, всегда перебираем в уме прошлое, чтобы принять чью-либо сторону. Предки одного человека осаждали Дерри; предки другого дрались в битве при Бойне или были изгнаны в голодный год. Если бы только ирландцы могли оставить своих прадедов в покое, у них появился бы намного более ясный взгляд на то, что им нужно сейчас, и улучшились бы шансы на достижение этого».

Тема религии была на уме Конан Дойла не только на этом собрании, но на протяжении всей осени. В его записной книжке были взяты на заметку несколько предположений. Эта тема нашла отражение и в написанном перед Рождеством рассказе «Отравленный пояс», посвященном еще одному приключению профессора Челленджера.

«Принесите кислород, Челленджер». Это конец света! Пояс смертоносного газа медленно перемещался по земле, уничтожая все живое. Представьте себе одинокую группу из пяти человек, запертую в воздухонепроницаемой комнате (в воображении это был его собственный кабинет в «Уиндлшеме» с окнами, выходившими на площадку для гольфа и на холмы), которые видят, как умирает жизнь, и слышат свист кислородного баллона.

Они подобны пассажирам «Титаника», вгрызающегося в льдины среди кажущейся безопасности. О чем они думают в эти мрачные часы? Что они будут чувствовать, когда наступит последний рассвет и иссякнет последний баллон с кислородом?

Такова была тема «Отравленного пояса», хотя многие читатели лучше запоминают его приключенческие свойства. В газетах появились тревожные сообщения, сумасбродно повели себя лондонцы, и юмористическое начало стало медленно окрашиваться в мрачные цвета. Потом наступило последнее утро, когда угроза смерти для Челленджера, его жены, Малоуна, Рокстона и Саммерли достигла, казалось, апогея.

«Мы опять отдаем себя во власть силы, которая создала нас!» — гремит Челленджер и разбивает окно, бросая в него полевой бинокль.

«Если я буду жить после смерти, — примерно в то же время писал Конан Дойл в своей записной книжке, — я не удивлюсь ничему, что может встать передо мной, когда я буду пронзать тени. Лишь одно сможет изумить меня. Это будет в том случае, если я обнаружу, что православное христианство было дословно право».

В «Отравленном поясе» после того, как было разбито окно, наступает долгая тишина и пятеро ожидают своего конца. А потом врывается струя свежего воздуха, раздается щебетание птиц и приходит сознание того, что отравленный пояс развеялся и, по-видимому, только они остались в живых. Но это еще не кульминация; потом начинается самая сильная часть книги, но психологический смысл именно здесь.

«Затерянный мир», выпущенный издательством «Ходдер энд Стоутон» в октябре, был чисто развлекательным приключением. Челленджер не менее щетинист и хвастлив. Но в «Отравленном поясе» Челленджеру отведена лидирующая роль в серьезном в своей основе рассказе. Автор знал Челленджера и любил его; он мог доверять старине.

Это, конечно, не предполагает того, что в «Отравленном поясе» у него было какое-то видение всемирной катастрофы вроде мертвых городов или чего-либо подобного. Но на этот раз в одной точке сходились несколько любопытных направлений мысли. Одновременно с этим рассказом он писал статью под названием «Великобритания и грядущая война», опубликованную в «Фортнайтли ревью» в феврале 1913 года.

То, что империалистическая Германия готовилась к войне — и что и как она собиралась делать, — ему стало ясно после того, как он прочитал книгу генерала фон Бернгарди «Германия и грядущая война». Он увидел в ней эскизный план, который дополнялся воспоминаниями участников тура. Генерал фон Бернгарди, человек знающий и известный, был примечательно откровенен. Вот какой была философия генерала:

«Сильные, здоровые и процветающие нации увеличиваются в числе. Начиная с какого-то момента… они требуют новых территорий для размещения нарастающего населения. Поскольку почти каждая часть земного шара уже заселена, новые территории должны быть захвачены, что таким образом становится законом необходимости».

Франция, утверждал фон Бернгарди, должна быть уничтожена. За ней должна последовать Великобритания, которая с 1761 года была вероломна в отношении Германии и со времен Англо-бурской войны считалась врагом, которого надо сразить.

Мысленно представляя себе ход такой войны, Конан Дойл говорил впоследствии, что у него не было логического хода мыслей. Просто ему в голову пришел еще один вполне ясный эскизный план, полный новых опасностей. Великобритания считала себя изолированной, огражденной железным щитом своего военно-морского флота. В определенном смысле так это и было. Но Великобритании приходилось импортировать продовольствие. Если Германия нападет на Францию, что представлялось более вероятным, Британия должна будет переправить на континент армию и осуществлять ей поставки.