Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом - Карр Джон Диксон

Если брать внешнюю сторону, то во время той встречи в Бруклендсе все было безоблачно и ярко. Автомобили с высокими ветровыми стеклами сверкали всеми цветами — от зеленого до малинового. Сам курфюрст Генрих, командовавший германскими ВМС, чьи «Пантера» и «Берлин» отправились в Агадир, во всеуслышание заявлял, что ничего не знает о международных дилеммах. Немецкие офицеры конечно же приехали сюда только ради спортивных целей. В журнале «Кар» от 26 июля появилась большая фотография, несомненно, спортивного содержания: «Лейтенант Бир на своем моноплане «Этрих» пролетает над автомашинами в Бруклендсе».

Конан Дойл, который ранее в том году совершил свой первый полет на машине тяжелее воздуха, — это был один из полетов за две гинеи господина Грэма Уата в Хендоне — не мог и догадываться, в каком серьезном положении оказался Уайтхолл. Но он испытывал мрачные сомнения в отношении будущего. Проехав более двух тысяч миль, он по возвращении в «Уинддшем» набросал записку Иннесу.

«Билли, наша машина не допустила никаких ошибок и проехала весьма достойно. Что касается остального, то кое-что мне не нравится. Но в такое время не буду тебя беспокоить».

Причиной было то, что в августе Иннес должен был жениться в Холменс-Кирке, в Копенгагене, на датчанке мисс Кларе Швенсен. На церемонию со всей семьей поехал его брат. На свадебном приеме Иннес произнес памятную речь. Она убедила его датских друзей, вопивших и корчившихся от радости, что перед ними наконец настоящий англичанин. Вскочив из-за банкетного стола на ноги, глубоко смущенный всеми комплиментами, которые ему наговорили, Иннес пробормотал:

«Ну… Я говорю, разве вы не знаете! Боже мой! Что?» И сел.

Его брат никогда не мог повторить слов Иннеса без смеха до слез. В целом, несмотря на германскую угрозу, в отношении которой он, возможно, ошибался, сэр Артур в ту осень был счастливым человеком и подбирал материалы для нового романа.

После «Сэра Найджела», вышедшего шесть лет назад, он не написал ни одного романа. И на данный момент не существовало никаких разочарований, подобных связанным с «Найджелом»! Это должно быть что-то такое, что соответствовало бы его настроению, что-то научно-фантастическое, что-то такое, что покорило бы публику его прежним очарованием и в то же время очаровывало бы его самого. Первая идея пришла ему в голову в форме игуанодонта, доисторического чудовища ростом в двадцать футов, окаменелые следы которого были обнаружены в Сассекской долине, куда выходили окна его кабинета. Сейчас эти окаменелые отпечатки он держал у себя в бильярдной.

Осенью 1911 года он обратился к книге профессора Рея Ланкестера о вымерших животных. На иллюстрациях изображались кошмарные очертания острых, как сабли, зубов и безумные глаза.

Представьте себе, что как-то вечером на покрытой туманом безлесной возвышенности замаячила бы фигура стегозавра. Или еще лучше: представьте себе, что где-то в отдаленном уголке Земли, скажем на высоком плато или в джунглях, нетронутые и неприкасаемые в своей примитивной жизни, подобные твари еще существуют.

Какая находка для любителя приключений! Какое чудо для зоолога!

Экспедицию, несомненно, должен возглавлять зоолог. Он перенесся памятью в Эдинбургский университет, вспомнил зоолога сэра Чарльза Уайвилла Томсона, который ездил в экспедицию на корвете «Челленджер». В самом Томсоне было мало колоритности. Но всплыл образ профессора Разерфорда: низкорослого Геркулеса, грудь колесом, с черной ассирийской бородой, величественно шествовавшего по коридорам, с рокотом его голоса…

Профессор Челленджер. И «Затерянный мир».

Если какой-то историк когда-либо упомянет это название, не испытывая прилива удовольствия, значит, у него душа высушенной виноградной лозы. Челленджер! Эдвард Малоун! Лорд Джон Рокстон! Профессор Саммерли! Пусть восклицательные знаки остаются на своих местах. Эти имена между собою связаны так же, как мушкетеры, и, подобно мушкетерам, они завоевывают нашу любовь. Они бессмертны в своем мальчишестве и ничуть не тускнеют до среднего возраста.

Профессор Челленджер был взращен его создателем подобно тому, как Дюма взрастил Портоса, но гораздо быстрее. Конан Дойл полюбил Дж. Е.Ч. гораздо больше, чем какой-либо ранее созданный образ. Он будет подражать Челленджеру. У него будут, как мы скоро увидим, борода и нависшие брови, как у Челленджера. И причину не надо искать далеко. Если не считать исключительного тщеславия Челленджера, он обрисовал вольный образ самого себя.

В качестве Челленджера, как в «Затерянном мире», так и в последующих рассказах, он мог говорить или делать такие вещи, которые в обычном общественном употреблении были запрещены. Если захочется, он мог ужалить домоправительницу, чтобы посмотреть, не потеряет ли она самообладание. Он мог ухватить за штанину репортера и бегом протащить его по дороге с полмили. Он мог говорить звучными, сменяющими друг друга предложениями, вкрадчивыми и преднамеренными оскорблениями, которые так часто употреблял в отношении людей недалеких. И, будучи доведен до предела, был вполне способен делать такие вещи в реальной жизни. Вот почему нам нравятся оба эти образа.

Что касается «Затерянного мира», то автор был настолько им поглощен, что все его мысли были заполнены бронтозаврами, приматами и растительностью того дикого плато. Он сделает описание настолько реалистичным, что многие склонны будут во все поверить.

Насколько эти доисторические джунгли были похожи на настоящие, можно судить из письма профессора Ланкестера, зоолога, из книги которого он взял своих животных.

«Вы совершенно великолепны в своем описании «затерянного мира» на вершине горы, — писал доктор Ланкестер. — Я горжусь тем, что внес в это и свой небольшой вклад. Все достаточно достоверно для того, чтобы повествование «шло» гладко. Отмечу, что вы правы, отказывая крупным динозаврам в умственных способностях, а приматам в остром чутье…»

После чего доктор Лэнкестер пустился высказывать предложения.

«А как насчет того, — продолжал он с энтузиазмом, — чтобы изобразить гигантскую змею длиной в шестьдесят футов? Или кроликоподобного зверя величиной с быка (Токсодона)? Или стадо карликовых слонов ростом в два фута? Могут ли спастись четверо мужчин, выдрессировав птеродактиля-вегетарианца таким образом, чтобы по одному летать на нем? Может ли женщина-обезьяна влюбиться в Челленджера и убить вождей своего племени, чтобы спасти его?»

Последнее могло интересовать Джин и ее ближайшую подругу Лили Лодер-Саймондс, которая приехала погостить в «Уиндлшеме». Каждый вечер на протяжении октября и ноября он читал им то, что написал за день. Он усаживался в большой, покрашенной в белое нише у бильярдной, в кресло «Викинг», которое было подарком из Дании, а рядом, под головой оленя, полыхал камин. В воображении сквозь джунгли продирались бесстрашные четверо: лорд Джон Рокстон, подобный Дон Кихоту с волосами имбирного цвета, язвительный Саммерли, неизменно милый Малоун; и во главе их всех — Челленджер в очень маленькой соломенной шляпке, который, когда шел, становился на цыпочки, — кстати, шляпа и походка были придуманы создателем Челленджера.

«Я думаю, — писал он редактору «Странда» Гринхоу, когда 11 декабря повесть была закончена, — я думаю, что из нее получится самый лучший сериал (не считая рассказов о Шерлоке Холмсе) из всех, которые я когда-либо делал, особенно когда она появится в обрамлении фальшивых фотографий, карт и планов».

А потом пришла настоящая радость.

«Моя амбиция состоит в том, — добавлял он, — чтобы сделать для книг, предназначенных мальчишкам, то, что сделал Шерлок Холмс для детективных рассказов. Я не думаю, что смогу это сделать, но вдруг получится».

Получилось. Потому что при последнем анализе оказывается, что это приключение с динозаврами не является подлинным секретом очарования «Затерянного мира». Некоторые из лучших сцен — вечер Малоуна с Глейдисом в самом начале, первое интервью с Челленджером, бурные заседания в Зоологическом обществе, которые описывались скорее как политические митинги с участием Конан Дойла в Шотландии, — происходят как бы отдельно от основного места действия; зоологи не менее интересны, чем зоопарк. Отметим также мастерство комизма в описании бородатых мужей науки, когда речь идет о трудной для понимания теории и они ведут себя в точности как темпераментные примадонны и исполнены такой же ревности друг к другу.