Лоскутное одеяло - Василий Катанян

- Зачем они мне? Я все равно на них ничего купить не могу. Давайте лучше продуктами.

Катя говорит, что продуктов и у них нет, все приходится доставать и возить из города.

- А машина у вас есть?

Машины не было. Выяснилось, что авто требуется вот для чего: козе нужен козел, а он живет далеко и старый, дойти до козы не в состоянии. И нужна машина, чтобы его привезти к даме. Вот такая зажиточная страна, где козлов возят в лимузинах. Катя была в замешательстве, хотя легко себе представить едут "Жигули", а рядом с водителем сидит бородатый козел и блеет: "Не гони так, дорогой, я не выношу быстрой езды".

[31 декабря. С 13 декабря по 24 был в Берлине. По делам книги о Л.Ю.*. Возились с иллюстрациями. Попросили добавить ее переписку с О.М. Бриком. Сделал, прокомментировал и отослал сегодня с оказией. Жил у Натана. Прекрасная огромная квартира. Очень славная Галя. Максим, их сын, ходил с одноклассниками петь на улице, собирали деньги в пользу детского дома на Урале. Набрали 7 000 марок. У Натана интересная экспозиция плакатов начала 20-х годов.]

1991

[3 февраля. Сегодня был посол Франции Фроман-Мэрис, рассказывал печальное - у его жены Габриэллы подозревают что-то плохое. Приглашал нас в Париж. Осенью он говорил с Лукьяновым, и тот дал понять, что спасти нас может только лидер типа... Пиночета!

Вера Васильева ездила на гастроли в Орел и там, в разговоре с секретарем обкома, попросила помочь театру с досками - не из чего строить декорации. Он же ей ответил: "Я бы с удовольствием, но мне не из чего даже делать гробы!"]

Претенциозное интервью Иосифа Бродского:

"Герцен врет очень много. У меня есть один знакомый в Лондоне... Ну, знакомый - это не то слово. Сэр Исайя Берлин. У него студент был, который занялся Герценом и раскопал его переписку - я уж не помню с кем. Как раз самый момент приезда Герцена в Англию. И вот он пишет в Россию - туманы, то-се, пятое-десятое. И в каждом письме туманы, туманы, туманы... Так этот англичанин решил проверить лондонские газеты. И абсолютно никаких туманов! Федор Михайлович Достоевский тоже был, между прочим, чудовищный лжец, царство ему небесное. Я помню, как гуляя по Флоренции, набрел на дом, где он жил. Он оттуда посылал чудовищные письма домой - что вот, дескать, денег нет. А дом этот был напротив палаццо Питти. Простенько.

Интервюьер: Как раз в те дни, когда Достоевский жаловался на страшную нужду и безденежье, он останавливался в лучших гостиницах, ел в лучших ресторанах и разъезжал в лучших экипажах?

Б.: Вообще-то автору так и следует вести себя. Тут я автора нисколько не обвиняю. Тут он всегда прав. И он даже не лжец. В тех условиях, в какие автор поставлен обществом, он может себе это позволить. Непонятно еще, почему он не крадет, не убивает".

Теперь объясните мне, почему, собственно, им простительно лгать? "В тех условиях"? А чем плохие были условия, если Достоевский жил шикарно, а врал, что нет денег? Герцен жаловался на туманы, а погода была прекрасная? Бродскому почему-то этого мало, и он недоумевает, почему они вдобавок не крали и не убивали.

Вот С.П. его бы устроил, ибо и лгал, и крал. Бродскому это было бы понятно, судя по интервью?

Ерунду городит. Как ерунду городит Смоктуновский, когда говорит свои слова, а не слова ролей, которые он играет гениально.

Так и с Бродским. Ведь его стихи незабываемые:

Мир больше не тот, что был

прежде, когда в нем царили страх, абажур,

фокстрот,

кушетка и комбинация, соль острот.

Кто думал, что их сотрет,

как резинкой с бумаги усилья карандаша,

время? Никто, ни одна душа.

Однако время, шурша,

сделало именно это...

P.S. 1997. В "Литературке" 10 сентября 1997 беседа Бродского с Соломоном Волковым.

"Волков: Многие из нас, кто на самом процессе Бродского не был, знакомы тем не менее с его ходом по стенографическим записям, сделанным в зале суда журналисткой Фридой Вигдоровой. Эти записи широко ходили в российском самиздате. (...) Я считаю эти записи выдающимся документом".

Но с высоты славы и вседозволенности Бродский отвечает:

"Вы, может быть, считаете, а я - нет".

Или:

"Единственное, что на меня тогда, помню, произвело впечатление, это выступления свидетелей защиты - Адмони, Эткинда. Потому что они говорили какие-то позитивные вещи в мой адрес. А я, признаться, хороших вещей о себе в жизни не слышал. И поэтому был даже всем этим немножко тронут. А во всем остальном это был полный зоопарк. И, поверьте, никакого впечатления все это на меня не произвело".

(Бродский "немножко тронут", а люди, в те времена говоря о нем положительно, рисковали свободой.)

Или:

"Бродский: Оно (дело. - В.К.) было запущено в ход таким Лернером, царство ему небесное, поскольку он, по-моему, уже умер".

Как трогательно-ханжески Бродский желает добра своему первому врагу, автору клеветнической статьи, с чего все началось! Противно и возмутительно.

[3 марта. 27 февраля в Доме кино был вечер памяти Параджанова. И я выступал. Очень понравились студенты ГИТИСа, которые сделали необычайно трогательные этюды-пантомимы "В честь Параджанова". Такие чистые вещи можно делать о нем, не зная его лично...]

16 марта. Из разговора с Бенгтом Янгфельдтом: "Роман Якобсон мне говорил, а ему сказала Эльза - почему Володя был...

Бедный Владимир Владимирович! Этим бабам было мало его гениальности... И Якобсон, сплетник, повторяет то, что было сказано ему наверняка entre nous*. И Бенгт туда же. (А за ним и я.) Свято сбереженная сплетня. Надо стереть. И стер.

18 марта. Вчера в пять утра звонок из Токио. Слышу, Инна вопит: "Нет, нет, не может быть! Я не верю. Ёко... Какой ужас, какой ужас!" Я прибегаю: "Что-то с Кавакита-сан?" - "Да нет, с ней все в порядке, Ёко звонит, что мне присудили приз Кавакита, но это же несправедливо, я ничего такого не сделала"...

Словом, выясняется. Инне присудили Приз Кавакита, который дают "за вклад в развитие японского кино как искусства и за распространение японской культуры посредством кино". Его получили до нее Куросава, Мифунэ, Осима... И вот она должна лететь на церемонию вручения, ей присылают билет и берут на полное обеспечение. Но мне больших трудов стоило уговорить ее перестать рассказывать всем, что она недостойна этой премии, так как пишет ужасно, а японцы выбрали ее, ибо не читали ее книги, что премию следовало дать французу Максу Тессье, с которым она "баллотировалась", и тому подобную жеребятину. Я призвал на помощь Нелю Гаджинскую, и та с огромным темпераментом убедила ее, что она не такая кретинка, за которую пытается выдать себя.

30 марта. Говорили с Зоей Фоминой.

- Зоя, как ты думаешь, почему сегодня никто не говорит Элику о недостатках в его фильмах? Ну я молчу, чтобы его не огорчать, да и в готовом фильме уже ничего не исправить. А когда я давал советы по сценарию, он не прислушивался. Я и перестал.

- Думаю, что дело не только в этом. Раньше, в молодые годы, когда мы работали вместе, мы были на равных и всё друг другу говорили. Я ему говорила все. А теперь он знаменитость, и окружающие смотрят на него снизу вверх. И не решаются. Кроме того, я тоже не хочу его огорчать, ведь столько сил он тратит, он показывает уже готовый фильм, когда изменить уже ничего нельзя. Раньше ведь я смотрела и пробы актеров и материал, и он очень прислушивался. Ты же помнишь. А теперь сам знаешь.

1 апреля. Сегодня, в День смеха умерла Рина Зеленая. Очень я ее любил и скорблю. Послезавтра отпевание в Хамовнической церкви.

12 апреля. Издание "Переписки сестер" в издательстве "Прогресс" отложено до 92-го года из-за разгильдяев, которые все время подводят - то отзывом (Ушаков), то вступлением (А. Вознесенский). Полтора года я прошу Андрея, он тянет, виляет, не подходит к телефону. Были бы живы Лиля и Эльза - он в один день, с поклоном, в зубах принес бы эссе на подносе. Уж как он кланялся им, как заискивал. Правда, и они делали для него все, что могли. А могли они многое. Он же не считает, что долг платежом красен. Наверно, и он пишет в дневнике (если ведет его): "Уж как мне осточертел этот Вася со своей перепиской!"

16 апреля. В Японию Инна слетала триумфально, ее принимали по-королевски, была церемония в ее честь и банкет на 280 человек со знаменитостями, кинозвездами и послами. Вернулась она богатая, привезла модерн-телефон и по моей просьбе два пакета сухого картофельного пюре. На большее не хватило фантазии. Вот такой триумф.

Меня наняли французы снимать выставку Бюффе, и я ездил на два дня на вернисаж в Эрмитаже, "шился" с Бюффе и Гарнье, но уже терпеть не могу снимать - даже для французов. Кроме всего прочего, Бюффе подарил мне автолитографию с нежной надписью. Картины его мне очень нравятся.

Дома ничего утешительного, мама очень плоха, не встает, сознание угасает... Инна ее без меня поднимала, и ее скрючил такой радикулит, что она сегодня читала лекцию согнувшись.

25 АПРЕЛЯ 1991. УМЕРЛА МАМА на рассвете, во сне. Она угасла: сначала стала медленнее ходить, потом с палочкой, потом держась за нас, потом не могла подниматься одна, выходила из комнаты только в туалет и к столу, потом уже не выходила, затем слегла, через несколько дней перестала есть, затем даже пить, впала в забытье. Говорила она даже в забытьи лишь два слова - Вася и Инна, затем только Вася и последние два дня только шевелила губами и мы понимали, что она произносит мое имя... Утешение (если оно есть) в том, что она не страдала и не ощущала ухода. "Легкой жизни просим мы у Бога, легкой смерти надо бы просить"*.