Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии - Генрих Август Винклер

который уполномочивал правительство единолично принимать имеющие законную силу постановления в области правовой, экономической, финансовой и социальной политики. С наделением кабинета чрезвычайными полномочиями, которые правительство потребовало для организации оборонительной борьбы в оккупированной области, рейхстаг в значительной мере сам исключил себя из числа законодателей. Позиции Куно укрепились, хотя одновременно усилилась критика его политики: с начала марта социал-демократы публично осуждали нежелание рейхсканцлера подать оккупационным властям знак готовности к переговорам. Федеральный председатель АДГБ Теодор Лейпарт пошел еще на шаг дальше: от федерального комитета своей организации он потребовал приложить все усилия к созданию правительства Большой коалиции, при необходимости во главе с рейхсканцлером Густавом Штреземаном, поскольку, с его точки зрения, только так можно было достичь заключения мира с Францией. Но СДПГ не считала для себя возможным последовать этой рекомендации. Пока левое крыло партии отказывалось от заключения правительственного союза с ДФП, социал-демократы должны были довольствоваться критикой Куно. Добиваться его падения, не беря на себя правительственную ответственность, означало бы проведение безответственной политики, мостившей путь к катастрофе, а следовательно, было немыслимо для СДПГ{191}.

Растущее недовольство политикой Куно было обусловлено главным образом тем, что успех пассивного сопротивления становился начиная с весны 1923 г. все более проблематичным. Хотя надо отдать должное — эта политика перечеркнула расчеты союзников, и им не удалось принудить немцев к выплате репараций. Частные предприятия и государственные учреждения оккупированной области работали исключительно в интересах Германии, а Франция и Бельгия на время оказались лишенными даже тех поставок угля, которые подлежали оплате наличными деньгами. Однако в марте-апреле 1923 г. оккупанты стали последовательно осуществлять закрытие шахт и коксовальных заводов, а вскоре и предприятий обрабатывающей промышленности, конфисковали запасы угля и взяли под свое управление железнодорожное сообщение. Рейх был вынужден выплачивать жалованье не только служащим рейхсбана[27], высланным из оккупированной области, но он должен был теперь также представлять кредиты в размере биллионов марок, чтобы угольная промышленность, а также черная металлургия и сталелитейная промышленность могли осуществлять выплаты рабочим и служащим закрытых предприятий. К этим расходам добавились платежи за дорогой импортный английский уголь.

С финансовой точки зрения, политика пассивного сопротивления превратила оккупированную область в бездонную бочку. Краткосрочные долговые обязательства рейха выросли с 840 миллиардов марок в ноябре 1922 г. до 8,4 биллиона в апреле и 22 биллионов в июне 1923 г. В январе 1923 г. стоимость в оптовых ценах 2785 марок ассигнациями равнялась одной марке 1913 г., в апреле этот индекс вырос до 5212, в мае — до 8170 и в июне — до 19 385 марок. Стоимость немецкой валюты на мировом рынке, которую рейхсбанку в результате покупок золота и иностранной валюты удалось временно стабилизировать с февраля по апрель 1923 г. на уровне около 21 000 тысячи марок за доллар, упала в мае до 48 000 и в июне — до 110 000 марок за доллар{192}.

Своими действиями по поддержанию марки рейхсбанк стремился воспрепятствовать дальнейшему удорожанию жизненно важных по-ставокугля и продуктов питания. Но промышленность и банки не были готовы внести свой вклад в эти действия и подписаться на золотой заем, выпущенный рейхсбанком 12 марта. После неудачи этой акции рейхсбанка стоимость жизни моментально подорожала. Повышение средней заработной платы на 40 % к 1 мая, о чем было достигнуто соглашение между правительством и профессиональными союзами трудящихся, ни в коей мере не могло компенсировать галопирующее обесценивание марки и только озлобило рабочих. Их возмущение нашло свой выход в середине мая в «диком» забастовочном движении, исходившем из Дортмунда, в ходе которого произошли тяжелые столкновения бастующих с полицией и штрейкбрехерами. 23 мая в оккупированной области бастовали уже около 300 000 рабочих. КПГ, поначалу ошеломленная размахом стачечного движения, вмешалась в происходящее только 20 мая. Контролируемый коммунистами стачечный комитет смог в ходе мирного урегулирования конфликта добиться увеличения заработной платы на 52 % и на следующий день объявил забастовку законченной.

В ходе беспорядков, сопровождавших забастовку, многие были ранены и более 20 человек погибло. Но не только сторонники коммунистов и синдикалистов пытались добиться своих целей с помощью насилия. 31 марта французская военщина, возможно спровоцированная немецкими националистами, устроила бойню среди рабочих фирмы Круппа в Эссене: 13 человек было убито, 41 — ранен. Однако оккупационные власти обвинили в произошедшем не французских офицеров, а членов правления предприятия и некоторых его служащих. Сам Густав Крупп фон Болен унд Гальбах был осужден в мае 1923 г. к 15 годам заключения и оштрафован на 100 млн марок. Некоторые его служащие получили даже более суровые наказания.

Насилие оккупантов стало стимулом к действию для всех общественно-политических сил Германии, которые уже и без этого были готовы перейти на широком фронте от пассивного сопротивления к активному. В марте-апреле 1923 г. диверсионная команда во главе с бывшим командиром фрайкора Гейнцем Гауенштейном, поддерживавшим контакты с руководящими сотрудниками фирмы Круппа, торговой палаты г. Эссена и имперских учреждений, совершила ряд взрывов на железных дорогах в оккупированной области. Одним из командиров этой диверсионной группы был Альберт Лео Шлагетер, радикальный националист и бывший «прибалтиец». 2 апреля Шлагетер был арестован французской уголовной полицией в Эссене. 9 мая французский военный суд в Дюссельдорфе осудил его к смерти по обвинению в шпионаже и саботаже. 26 мая приговор был приведен в исполнение.

Расстрел Шлагетера вызвал в Германии бурю протестов. Имперское правительство в своей ноте Пуанкаре выразило официальный протест в связи с тем, что оккупационные суды присвоили себе право действовать помимо рамок немецкой юстиции и даже принимали решения о жизни и смерти немцев. Что касается состава преступления, на основании которого был вынесен приговор, то о нем немецкое правительство узнало только из газет, — говорилось в ноте. Это не соответствовало действительности: группа Гауенштейна готовила свои акции при поддержке министерства рейхсвера и генеральной дирекции Эльберфельд, одного из учреждений имперского министерства транспорта. С еще одним из командиров фрайкоров, Герхардом Росбахом, который в конце 1923 г. был арестован по подозрению в государственной измене, лично говорил сам рейхсканцлер. Такое же одолжение было неоднократно оказано депутату рейхстага Альбрехту фон Грефе, одному из лидеров Немецкой народнической партии свободы, игравшей ключевую роль в проведении актов саботажа. Когда прусский министр внутренних дел Северинг 23 марта 1923 г. запретил эту партию по обоснованному подозрению в подрывной деятельности в Пруссии, Куно жестко отчитал прусское правительство и, помимо этого, выразил сожаление, что оно не выступает с такой же резкостью против коммунистов. Но этот упрек оставался в силе недолго: 12 мая Северингзапретил «Пролетарские сотни» КПГ, обосновав свои действия тем, что уличные патрули рабочих присвоили себе суверенные права государства{193}.

В