Последнее письмо из Греции - Эмма Коуэлл

ребенка сама. Да, смогу. Да, выращу. Надо заказать билет домой и начинать жить в одиночку.

– Тео, принеси оливок, – кричу я вниз.

Но потом спрыгиваю с кровати, завертываюсь в простыню, чтобы прикрыть наготу, не могу больше ждать.

– Не беспокойся, я спущусь.

Я выхожу в коридор, подбирая низ простыни. Когда ставлю ногу на ступеньку, живот снова урчит.

Но замечтавшись о вкусной еде, я спотыкаюсь, и нога запутывается в шлейфе из простыни. Будто кто-то нажимает кнопку «стоп» – мир замирает, я застываю на лету, а потом перед глазами проносится серия кадров, сделанных на высокой скорости.

Клац.

Сейчас упаду.

Клац.

Хватаюсь за воздух.

Клац.

Кричу.

Клац.

На меня несется пол.

Клац.

Тьма. Пустота.

* * *

Ослепительный свет. Мама сидит на средней ступеньке сверкающей белой лестницы, ведущей в небеса. Только это не небо, а яркое пространство.

Она неожиданно рядом со мной. Я заглядываю ей в глаза, они такие же, как у меня, и она тепло улыбается. Она протягивает руки, и я оказываюсь в ее объятиях. На маме накидка из тонкой ткани, развевающаяся на несуществующем ветерке. Вокруг нее золотистое сияние, словно гигантский ореол. Воздух наполняется ароматом парфюма, она крепко обнимает меня, и я согреваюсь.

За ее плечом вижу пустую колыбель, и, глядя маме в глаза, освобождаюсь от объятий.

– Где она? – спрашиваю я, оглядывая пустое пространство.

Но вокруг пустота, только свет да любовь.

– С тобой, дорогая Софи. Она с тобой.

Мама гладит меня по лицу, и ее всеобъемлющая любовь окружает мое сердце.

– Как и я. Всегда с тобой. Поищешь меня и всегда найдешь. А теперь иди.

Она исчезает, как и лестница. Я остаюсь, стоя на светящемся шаре, словно на поверхности звезды. Она пульсирует вокруг меня, становясь все ярче. Я прикрываю глаза, не в силах выдержать интенсивное сияние.

И снова меня поглощает тьма.

* * *

Светильники, встроенные в потолок, запах дезинфицирующего средства, мои глаза тяжелеют, едва открываются. И боль. Тело разваливается от нестерпимой боли в каждом уголке, как будто меня придавило бульдозером.

Пока сон не рассеялся, я лежу неподвижно, окутанная дымкой. Будто кто-то вложил мою душу в сломанное тело, и они ждут воссоединения. Разум свыкается с настоящим, я слышу электронные гудки, отмечающие пульс, биение сердца. Моего.

Рука не поднимается, постепенно различаю провода и трубки, маску, закрывающую лицо, запотевший от дыхания пластик. Пытаюсь сесть – и меня охватывает страх: от самого незаметного движения в голове возникает боль, и глаза сами смыкаются. Говорить не могу, только плакать. Горло пересохло и сжимается. Глотать больно. Мне удается снова открыть глаза. Я завернута в простыню, левая рука в гипсе.

Вижу темные волосы Тео, его голова лежит рядом с другой моей рукой, к которой прикреплена капельница. Следуя взглядом за трубкой, вижу стойку для капельниц. Я двигаю пальцами, чтобы дотянуться до Тео, – сил нет.

– Тео.

У меня получается, но я плачу так сильно, что почти надеюсь, что он не шевельнется, не желая слышать, что за этим последует.

Я не знаю, что произошло, и не хочу знать. Он вздрагивает, его лицо искажено тревогой. Темные круги под зелеными глазами, щетина на подбородке.

– Софи mou, – он прижимается губами к моей руке, и его слезы сливаются с моими.

Тео робко трогает мое лицо, боясь причинить боль, будто я фарфоровая. Малейшее движение посылает круги боли нервным окончаниям. Он встает, открывает дверь в коридор и, кого-то позвав, быстро возвращается. Нет, я не хочу слышать новости от врачей – лучше лежать тихонько в страданиях. Пока я не знаю ничего, кроме физической боли, я справлюсь.

Шейный бандаж, горячий и липкий, раздражает кожу. Застежка цепляется за волосы. Я плачу, и Тео гладит меня по лицу. Маска душит, и я оттягиваю ее в сторону. Мы переглядываемся, и я вижу в его глазах страх. Хочу задать вопрос, боясь услышать ответ, но в комнату уверенно входит врач.

– Софи, – начинает он тепло, но деловито. – Я доктор Галанос. Как вы себя чувствуете?

– Все болит, – хриплю я в ответ.

Вытащив из кармана фонарик, он светит мне в глаза, от чего зрачки болезненно сужаются.

Я вожу глазами за его пальцем, и он, похоже, доволен. Он осторожно поворачивает мою голову слева направо, сняв сброшенную кислородную маску, и расстегивает шейный бандаж.

У доктора – залысины, смуглая кожа, на руках видны печеночные пятна. Я сосредоточиваюсь на мелочах.

– Вы помните, что произошло?

Я качаю головой, снова морщась от боли. Он что-то регулирует на мониторе рядом с капельницей. Хочется какого-то сильного средства, чтобы тело онемело.

Тео и врач пристально смотрят на меня, и я начинаю вспоминать, выпучив от страха глаза.

– Я упала… с лестницы.

Доктор Галанос серьезно кивает.

– И вы беременны, срок десять недель?

Чувствую, как Тео сжимает мою руку, но не могу посмотреть ему в глаза, зная, что он не хочет этого ребенка, а я хочу. Отчаянно. Не ради мамы, Тео или Григора, ради себя.

Разрешая Тео сжимать мою руку, не обращая внимания на иглу в вене, я в ответ держусь изо всех сил, ожидая новостей. Я прикрываю глаза, и по щекам катятся слезы.

«Пожалуйста, кто-нибудь, верните мне ребенка».

Шуршание бумаг, доктор проверяет записи… Тишина хуже стрел, пронзающих тело.

– Вам повезло, очень. С ребенком все в порядке, – говорит врач.

Я широко распахиваю глаза и, судорожно глотнув воздуха, смотрю на Тео. Он поворачивает голову, чтобы заглянуть мне в глаза, чувствуя невероятное облегчение. Тео крестится, показывая, как он волновался и сколько прочитал молитв, пока я была без сознания.

– Вы тоже не сильно пострадали, есть небольшое кровотечение. При падении вы инстинктивно защищали живот.

Доктор Галанос показывает на гипсовую повязку, скрывающую сломанную руку.

– И у вас небольшое сотрясение. Счастье, что опасность обошла и вас, и ребенка. Последние сутки вы то засыпали, то просыпались. На голове у вас шишка, но об этом не беспокойтесь. Важен отдых.

Я снова смотрю на Тео – как он измучился, пока я лежала в забытьи… Я сжимаю его руку, как слабое извинение за тот ад, к которому я его привела.

– Когда можно будет поехать домой? – спрашиваю я, отчаянно желая покинуть больничную обстановку.

Знаю, что оставаться в Греции нет смысла. Грустно, это я как раз не забыла – самые горькие воспоминания целы.

Доктор сверяется со своей картой и стучит по каркасу кровати.

– В Англию? – спрашивает он.

– Да, – отвечаю я и краем глаза вижу, как Тео поворачивает голову, но продолжаю смотреть на доктора.

Доктор небрежно пожимает