Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность - Александр Валентинович Махлаюк

императоров, и императорские подарки солдатам (donativa)[926]можно сопоставить с congiarium плебсу, связанным по своему происхождению не с выплатами солдатам во времена гражданских войн, но с практикой завещаний, в соответствии с которой видные римляне завещали дары своим согражданам и клиентам; донативы следует поэтому рассматривать отнюдь не как средство подкупа войска, но как знак политического престижа армии, символ особо близких отношений между императором и солдатами, которые в обмен на получаемые дары и преимущества обязывались верностью[927].

С этой точки зрения, убедительно аргументированной в литературе, взаимоотношения между императором и войском действительно можно трактовать как связи типа патроната-клиентелы, столь характерные для римского социума в целом на разных этапах его истории. Но при этом необходимо подчеркнуть их военную специфику. Она, на наш взгляд, заключалась в том, что армия, прежде всего войска из граждан, т. е. легионеры и преторианцы, выступала как одна из «договаривающихся сторон», которая, в отличие от столичного плебса, брала на себя весьма серьезные обязательства и сохраняла своего рода гражданское самосознание, а потому и от правителя-патрона могла при необходимости требовать твердого выполнения соответствующих обязательств. В такой системе взаимоотношений воины, оставаясь приверженными единодержавия, ощущали себя не подданными монарха, но своеобразными партнерами и опорой императорской власти[928]. Учитывая вышеизложенное, при использовании понятия войсковой клиентелы для характеристики социально-политических и морально-психологических отношений между императором и армией необходимо иметь в виду, что связи патроната-клиентелы, хотя и составляли основу этих отношений, отнюдь не исчерпывали всего их комплекса, включавшего и другие аспекты, в том числе военно-правовые и военно-этические, которые, в свою очередь, в немалой степени определяли специфический характер Heeresklientel. И хотя данное понятие как таковое напрямую нигде в источниках не употребляется, оно, на наш взгляд, позволяет более точно, нежели понятие наемной армии, акцентировать специфику того положения, какое занимали вооруженные силы в государственно-политической структуре императорского Рима. Рассмотренный материал, как представляется, показывает, что система взаимоотношений войска с носителем высшей власти в империи, подобно другим государственно-правовым и социально-политическим структурам принципата, впитала как древние римские традиции, полисно-республиканские по своему характеру, так и те их «мутации» и новшества, которые появились в период кризиса республики и, в свой черед подвергшись определенным трансформациям, определили двойственную природу ранней Римской империи.

Глава X

«Между заискиванием и суровостью»: аксиологические аспекты римской воинской дисциплины

Наверное, с наибольшей полнотой своеобразие и непреходящее значение римских военных традиций раскрывается в сфере военной дисциплины. По словам известного военного историка, все различия между греческим и римским военным искусством восходят к различию в дисциплине[929]. К этому верному замечанию можно добавить, что в понятии дисциплины концентрированно отразились также существенные различия греческой и римской систем ценностей. В этом отношении весьма показательно, что в греческом языке нет термина, адекватного латинскому понятию disciplina, включающему в себя целый спектр значений, которые почти полностью приложимы и к военной сфере: обучение, воспитание, искусство, наука, с одной стороны; строгий порядок, организация, подчинение – с другой[930]. То, что римляне называли называли одним емким словом (заимствованным в указанных смыслах и современными языками), у греков обозначалось многими лексемами[931].

Дисциплина как беспрекословное подчинение власти – будь то власть отца семейства (подчинение которой было сферой disciplina domestica), власть магистратов или государства в целом – изначально входила в обобщающее понятие римской доблести, virtus[932]. Понятие дисциплины также фигурирует в качестве disciplina civilis, определявшей поведение сенаторов (SHA. Hadr. 22. 1), и как принцип, которым должны были руководствоваться императорские чиновники[933]. Можно указать на красноречивый пассаж Плиния Младшего в «Панегирике Траяну» (Pan. 9. 5): «Или гражданин мог бы оказать неповиновение принцепсу, легат своему полководцу, сын отцу? Где бы была дисциплина? Где обычай, переданный нам предками, с готовностью и бесстрастием принимать на себя всякую должность, какую бы ни возложил повелитель?» (пер. В.С. Соколова). Значение дисциплины как органической черты римского характера, как основы военных успехов и самой государственности Рима отлично сознавалось самими древними. «Главной гордостью и оплотом Римской державы» (praecipuum decus et stabilimentum Romani imperii), ee «вернейшим стражем» (certissima custos) называет воинскую дисциплину Валерий Максим (II. 7 pr.; VI. 1. 11; cp. II. 8 pr.). Подобное убеждение высказывалось и многими другими авторами (например, см.: Liv. VIII. 7. 16; Tac. Hist. II. 69; Dio Cass. LXIX. 9. 4–5; SHA. Alex. Sev. 53. 5–6). В источниках неизменно подчеркивается бесспорное превосходство военных порядков и дисциплины римлян и отмечается при этом, что военная сила других народов неизмеримо возрастала, если им удавалось перенять элементы римской дисциплины[934]. Такого рода оценки, несомненно, в той или иной степени отражают реальное положение дел, но прежде всего указывают на устойчивый стереотип общественного сознания, свидетельствующий, что понятие дисциплины является одним из компонентов «римского мифа».

Аксиологический аспект римских представлений о дисциплине с особой наглядностью раскрывается через набор контрастных оппозиций, в которых героической норме и военно-этическим идеалам противопоставляются многочисленные пороки, порождаемые забвением установлений предков. В литературных источниках эти оппозиции имеют характер риторических штампов и общих мест. Отеческая дисциплина (paterna disciplina, veteris disciplinae decus) неизменно ассоциируется с такими ключевыми понятиями, как modestia, constantia, obsequium, exercitatio, labor, honos и т. д., и не мыслится без эпитета severa. Именно severitas выступает как важнейшая грань дисциплины предков[935], как героическая норма, вызывавшая удивление у неримских авторов (см., например: Polyb. VI. 37. 6; Ios. B. Iud. III. 5. 7), и чувство подчеркнутой гордости у самих римлян. Непреклонной дисциплинарной суровости противопоставляется иной модус отношения военачальника к подчиненным, характеризуемый терминами ambitio, largitio, indulgentia (заискивание, снисходительность). При этом если в повествованиях о славном прошлом Рима severitas и ambitio вполне однозначно разводятся по разным полюсам без какого бы то ни было промежуточного состояния[936], то у авторов, писавших о событиях конца республики и периода империи, начинает все настойчивее звучать иной мотив: подчеркивается необходимость и практическая действенность нахождения баланса между этими двумя полюсами[937]. Так, Саллюстий, характеризуя дисциплинарные меры Метелла во время Югуртинской войны (B. Iug. 45. 1), пишет, что этому полководцу удалось найти разумную середину между заискиванием и суровостью (inter ambitionem saevitiamque moderatum)[938]. Сочетание строгости и снисходительности вполне целенаправленно и успешно практиковал в отношениях с войском Юлий Цезарь[939]. По словам Веллея Патеркула (II. 81. 1), Октавиан один из мятежей в своих войсках подавил отчасти суровостью, отчасти щедростью, а Тиберий, командуя войсками, «тех, кто не соблюдал дисциплину, прощал, лишь бы это не становилось вредным примером, карал же