Террорист из «Гринго» - Александр Мокроусов

Патель замолкает, а я вновь топорщу голову мыслями. Словно ведущий онлайн шоу, работающий без сценария, имеющий лишь общую канву, точку, куда все действие должно прийти, я думаю над тем, а не пора ли уже… Еще раз сложив скрещенные пальцы в кулак я ныряю в эту беседу.

– Мистер Патель. Вам ведь не жаль сына. Вы не о нем думаете. Он – всего лишь один человек. Он ваш сын, но тем правильнее вам думать не о нем одном, а о двух сотнях миллионов ваших соотечественников…

Я говорю, а сам превращаюсь в локатор. Если я не прав, если ему плевать на его имя в истории, на спасение мира, на все эти мессийные спасения человечества, то сейчас он взорвется. Я сказал, что ему плевать на его сына. И сейчас он либо станет глух к любым моим словам, либо сейчас мы станем врагами и я совершенно точно умру в этом подвале, либо он промолчит и я смогу работать дальше.

Он молчит. Мы оба молчим долгую, очень долгую минуту.

– Я, словно воробей, построивший гнездо в водосточной трубе, радовался все эти годы тому, какое у меня красивое гнездо. – Я впервые с момента нашего знакомства слышу голос Сингха без каких-то эмоций. Всегда, даже когда он просто предлагал выпить, в его голосе был призыв, азарт, страсть, словно этот бокал коньяка или эта сигара были самыми вкусными, драгоценными и желанными. А сейчас голос пакистанца был серым, словно покрытым толстым слоем пепла. Остывшего пепла вчерашнего костра.

А вот апатии мне не нужно. Мне нужен партнер, а не балласт. Я и сам та не очень представляю, как отсюда выбираться, а с довеском в виде хоть и тощего, но все же человека, мне легче не станет. Надавал бы ему пощечин, да вот в нынешнем положении максимум, что я могу, это за зад его ущипнуть. Но, думаю, что это не поможет.

Как там говорил мой профессор по маркетингу в универе? Продавай не то, что у тебя есть, а то, что они хотят купить? Ну что же. А ведь я знаю, что ты хочешь.

– У вас прям как у римлян, закон для всех и все для своих?

Мне нужно его подвести к мысли о том, что он уже не «Гринго», он либо ушел из организации в большой мир, либо подвал, пластиковый хомут и презрение сына. Но он сам должен к этому прийти, только так это понимание станет его. А еще, сейчас для меня мир из трехмерного, из возможных векторов вверх-вниз, вперед-назад и вправо-влево, превратился в четырехмерный. Фактор времени. Если я прав, то тугое переплетение наших рук пластиковыми стяжками означает не просто желание доставить какие-то неудобства, но еще и скорый момент развязки. Кто-то, возможно тот, с кем Патель говорил по телефону, уже летит в Лондон. И как только он окажется тут, время на переговоры, на аргументы и логику закончится.

Потому что с этим человеком языком логики говорить будет нельзя. Организация, построенная на фанатической идее не может быть рациональна, логична и последовательна. Стоит начать искать логику или рационализм в действиях такой организации и она посыплется, участники движения увидят, что за речами их фюрера стоит только злоба и ненависть. А на этих двух скрепах организация долго не протянет. Поэтому фюрер никогда и никому свой микрофон и не отдает… И поэтому окружает себя не сторонниками, а фанатиками, которые ему верят. А таких как Патель, которые еще не верят, как бы они не работали и какой бы результат не показывали, никогда наверх не поднимут. Поэтому мне нужно работать сейчас с Пателем, потому что как только приедет тот, кого мы ждем – никаких разговоров уже не будет.

Значит у меня есть минут двадцать, хорошо если пол часа. Сколько там три спец службы наикрутейших стран, России, Великобритании и Израиля, искали выходы, варианты развалить «Гринго»? Десять лет? У меня нет ни их ресурсов, ни их времени. У меня есть двадцать минут и я один. За это время мне нужно убедить Пателя сменить работодателя. В помощь мне темнота и связанные руки. Даже жестикулировать нельзя. Это я что там раньше называл «сложными переговорами?».

С другой стороны, я могу говорить что угодно, он будет слушать и никуда от меня не сбежит. Вот только, даже если он и станет на сторону света, что это поменяет, когда люк откроется и в него заглянут стволы пистолетов? Но, не буду забегать вперед, о возможной пуле в голову подумаю, когда увижу этот самый пистолет. Очень многие путают «срочно» и «важно». Я – вижу разницу…

– У нас не как у римлян. У нас, Максим, как у викингов. Вы знаете, что бог Один потерял глаз, взглянув в колодец знаний? Глаз за знания. Вот так и у нас, я заплачу своей жизнью за знание того, что не смог остановить того монстра, в которого превратилась моя организация. Вы Максим, наверняка в музее Прадо бывали. Помните, «Сатурна», Рубенса или Гойи? Милые картинки, на которых Кронос-Сатурн пожирает свое дитя? Мне кстати более поздний Гойя нравится, он сильнее, мощнее как-то. Вот и «Гринго» меня сегодня сожрет. А все по той же причине. Потому что боится, что я ему угрожать стану. Я, его сын, ему угрожать… Смешно. А сына жалко. Моего сына жалко. И его тоже так же сожрут. Ему отца не араба может не сейчас, может потом вспомнят. А может он и сам себя убьет. Если он и в правду эту девочку, еврейку, любит, если у них все всерьез, то он, после того как ее убьет, и сам человеком не останется. А он ее непременно убьет. Ему с ней быть не позволят. Я же вам говорил Максим, лучше бы вы ее там, на яхте… Сколько проблем бы решилось…

Мы снова сидим в темноте. Мне нравится ход мыслей Пателя, поэтому я не прерываю его. Я его очень внимательно слушаю, а сам вспоминаю. По шагам. Выход из подвала в коридор. Комната, кухня, небольшая гостиная. Я сканирую каждый сантиметр памяти, в поисках оружия. Нас наверняка вытащат из подвала. С нами наверняка побеседуют. И не только потому, что будут искать Кохинур, но и просто для удовлетворения садистских потребностей. Монолог злодея в кино это не просто фантазия режиссера. Признание нужно всем, и получить признание правоты, или страх, или ненависть в глазах жертвы – это то, что, как я надеюсь,