В режиме бога - Евгений Прошкин

Сигалов поднялся и, втаптывая консервы в снег, прошел до развилки. Он надеялся увидеть людей, хоть каких-нибудь, пусть бы и самых озлобленных – но живых. Однако Индекс не прогнозировал их походов за водой и харчами, Индекс показывал только черные тропы в черном снегу – оптимальные маршруты, определенные скриптом заранее.

Виктор торчал посреди пустого бугристого пространства – вероятно, заметенного скверика, – а вокруг не было ни огонька, и никаких примет жизни, и никакой надежды, что они появятся после зимы, потому что зима, наступившая летом, уходить уже не собиралась. Люди грелись в подвалах, скрывая свет костров от посторонних глаз, и ждали, когда закончится – но не зима, а бессмысленная жизнь.

В сугробе как будто что-то шевельнулось, и Сигалов безотчетно повернулся на это движение. Рядом стоял кроссовер, засыпанный по самую крышу. Пласт тяжелого снега обвалился с двери, и Виктор увидел в окне женщину. Она уснула на заднем сиденьи – когда-то давно, в предыдущей эпохе, – и прислонилась к окну, и сидела так до сих пор, вмерзнув правой щекой в стекло. Ей повезло не ходить за ржавой водой, не считать банки с фасолью и пустые невыносимые дни. Виктор смотрел на нее и завидовал. И понимал, что если куратор не прервет сессию в ближайшее время, то в этом окаменелом городе ему даже убить себя будет нечем. Придется пешком подниматься на верхний этаж и прыгать оттуда с молитвой, чтоб сугроб оказался не мягким, чтобы сразу – насмерть.

Куратор сжалился, хотя, возможно, он просто постеснялся мучить Виктора при Керенском. Оба начальника стояли по разные стороны изголовья, точно зашли к безнадежному больному, чтобы выслушать последнюю волю.

– М-да… – сказал Сигалов.

После такого зрелища он с удовольствием полежал бы еще, но валяться в присутствии Керенского было неудобно, поэтому Виктор поднялся и свесил ноги с высокой кровати. Стул в палате был только один, а стоять на ногах не хотелось до смерти.

– Это не креатив, это реальное будущее? – вопросительно произнес он.

– Ты сейчас где – на конкурсе детских сочинений? – бросил куратор. – Зачем ерунду-то спрашивать?

– Ну тогда поблагодарим моего брата за то, что у нас есть Индекс и мы увидели это заранее. Теперь только выяснить, что же случилось, и… – глядя на руководителей, Сигалов осекся.

– Вы не поняли, Виктор, – мрачно произнес Керенский.

– Ты ничего не понял, Витя, – гулко отозвался Коновалов. – Если бы мы могли это остановить, мы бы уже остановили, любыми средствами. Это ведь конец. Конец всего. Ну, не жизни целиком… Бактерии, крысы, кто там еще?.. Много всяких тварей останется и даже люди кой-какие. Выживут, приспособятся. Но для человеческой цивилизации это – конец, Витя.

– Но почему?! – воскликнул Сигалов.

– Мы не знаем, что произойдет тридцать первого мая.

– Осталось-то всего неделя!

– Мы не знаем, – повторил Керенский. – Индекс этого не показывает.

– Скрипту не хватает информации? – предположил Виктор.

– Или, наоборот, ее слишком много, – сказал куратор. – У катастрофы, какой бы она ни была, может существовать несколько потенциальных причин. Тогда они наслаиваются друг на друга, и в итоге мы не видим ни одной. Помнишь про монетку? Загрузив Индекс в будущем времени, монетку подкидывать бесполезно: не получишь ни орла, ни решки. Ни одного варианта из возможных ты не узнаешь.

– Но с монеткой мы хотя бы в курсе, между чем идет выбор.

– Вот именно.

– Если исходить из последствий: это ядерная зима? Если да, то почему она возникла – война, авария? Или какая-то космическая катастрофа? – Сигалов вдохновился этой версией и, опасаясь, что его перебьют, заговорил быстрее: – А если это метеорит? Столкновение Земли с крупным объектом может привести к таким результатам? Надо дернуть ученых!

Виктор заметил, что Керенский и куратор стоят с каменными лицами.

– Что, опять ерунду говорю?

– Нет, – ответил Керенский. – Перебор потенциальных причин – это правильный подход. Но он ничего не дает. Игорь Сергеевич уже сказал: если бы мы нашли эту причину, мы бы ее давно устранили, на любом уровне.

– Давно? – недоуменно переспросил Виктор. – Сколько вы этим уже занимаетесь? Когда вы увидели этот прогноз?

– Давно, – эхом отозвался Коновалов.

– Он был с самого начала?!

– В первые дни знакомства с Индексом мы не заглядывали на такой срок. Мы вообще не знали о его способности прогнозировать. Потом потребовалось время, чтобы убедиться в правильности прогнозов. Потом мы искали причины катастрофы своими силами…

– У вас был почти год, – заключил Сигалов. – И вы потратили его на споры, звать ли меня в проект, потому что это сделал мой брат-близнец, а у него, возможно, плохо с мозгами, так зачем же рисковать – и так далее, и так далее… На большой общей могиле надо будет написать: «Этот мир уничтожили бюрократы».

– Не так-то просто было поверить. – Керенский уселся на кровать рядом с Виктором. – Некоторые до сих пор не верят. И нет никаких способов их убедить, потому что нет явных предпосылок. То, что все прогнозы Индекса сбываются, для кого-то не аргумент.

– Не все, – вставил Сигалов. – Есть прогнозы и ложные.

– Кроме тех, что относятся персонально к тебе, все сбываются. – Коновалов недолго думая тоже взгромоздится на кровать. – Сбывается абсолютно всё. К сожалению. А инциденты, касающиеся только тебя, лишний раз подтверждают, что Кирилл эмоционально с тобой связан.

– Тридцать первое мая в Индексе не видно, а что насчет предыдущих дней? Какую последнюю точку перед катастрофой удалось загрузить?

– Не нужно злоупотреблять этим словом, – сказал Керенский.

– Хорошо, тогда Закат, – безразлично отозвался Виктор. – Так правильно?

– У него уже тут своя агентура, – с иронией прокомментировал куратор. – Правильно, Витя, правильно.

– Так какой день?

– Предпоследний: тридцатое мая. Все сутки просматриваются отлично, никаких намеков на войну, аварию или метеорит. Потом около полуночи всё уходит в пустоту. Быстро, в течение часа примерно. И вот эта пустота длится весь июнь. Затем постепенно мир начинает снова обретать форму. Как бы проявляется из тумана, из молока. Но это уже другой мир, ты его только что видел.

– Тридцатое мая… – пробормотал Сигалов. – Ну, хоть день рождения отмечу как человек. А потом по расписанию похмелье, так что и умирать будет не жалко.

Виктору вдруг подумалось, что к этой дате привязано еще какое-то событие, – постороннее, не имеющее к нему отношения, но в то же время знакомое. Что-то из недавних воспоминаний, не очень приятных…