Греховные радости - Пенни Винченци

— Да, — ответила Шарлотта, и она говорила правду. Она действительно поверила, и от этого ей стало гораздо лучше. На какое-то время.

В следующий раз Этот Вопрос поднял Макс. Дело было во время пасхальных каникул, ему только что исполнилось семь лет, и в качестве самого первого этапа на неизбежном для него пути в Итон его отправляли в школу-интернат Хотри. Своим наставникам в школе Макс причинил не меньше страданий и мучений, чем до этого доставлял родителям; он не был блестящим или даже просто способным учеником, но его нельзя было назвать и тупицей; директор приготовительной школы окрестил его «изобретательно ленивым». Макс (почти так же, как и Малыш, его дядюшка) превыше всего ставил удовольствия и развлечения; он был открыт и доброжелателен по натуре, отличался колоссальным обаянием, у него была масса друзей и приятелей; занятия же в школе казались ему бессмысленными и вызывали отвращение. Время от времени Шарлотта на правах старшей сестры наставительно замечала ему, что если бы он тратил на дело хотя бы четверть той энергии, какая уходила у него на увиливание от выполнения домашних заданий, то легко мог бы стать первым учеником в классе по всем предметам.

— Нет, не мог бы.

— Мог бы, не спорь.

— Я не хочу превращаться в такую зубрилу, как ты.

Шарлотту вечно обвиняли в том, что она зубрила, и в какой-то мере это действительно было так. Она отличалась весьма незаурядными способностями, и ей на самом деле учеба доставляла удовольствие; в результате она стала настолько круглой отличницей, что среди ее одноклассниц появилось и прижилось выражение «я самая первая, не считая Шарлотты Уэллес». Она не просто одинаково хорошо успевала и по естественным, и по гуманитарным предметам — она блистала по всем предметам без исключения; на экзаменах в конце учебного года ей удалось добиться почти неслыханного результата — высших оценок по латыни, математике и французскому языку. Математику она любила больше всего и занималась ею не только для того, чтобы что-то выучить, но и просто для отдыха; вечерами, когда другие девочки писали письма своим мальчикам, вышивали или смотрели телевизор, Шарлотта с удовольствием решала сложные задачи и уравнения.

— Я собираюсь вести собственное дело, — отвечала она, если кто-нибудь интересовался, чем она собирается заняться, когда станет взрослой. — Возможно, банк. Как мой дедушка. А может быть, стану адвокатом.

Макс рассказал, что Фэншоу, один из мальчиков в его школе, тоже считал их всех не родными, а приемными: «Потому что мы все так не похожи друг на друга и все такие странные, но каждый по-своему». Макс в ответ ударил Фэншоу, и тогда тот наговорил еще больше и даже сказал, что слышал, как его мать говорила о том же самом. Сестрам Макс заявил, что подобное предположение ему нравится: может быть, его отцом был какой-нибудь интересный человек, кто-то вроде цыгана или бродяги, а не самый заурядный граф; Георгина всерьез расстроилась и сказала, что ей становится нехорошо от одной только мысли, что ее родителями могут оказаться чужие люди, и будто она страшно боится узнать нечто в этом роде; Шарлотта приказала им обоим заткнуться, потому что все такие разговоры просто чушь, ей мама сама об этом говорила и заверила ее, что это неправда; но все-таки и сама Шарлотта не в состоянии была полностью и окончательно выбросить эту мысль из головы. С Вирджинией заговаривать больше на эту тему не имело смысла, в последний раз она так на нее рассердилась (как-то странно рассердилась, подумала Шарлотта, припоминая тот случай: как будто она… что? испугалась?). И Александру подобный вопрос она уж точно не могла бы задать. Придется действовать как-то иначе.

Вирджиния уехала на несколько дней в Лондон; Шарлотта как-то утром дождалась, пока все занялись своими делами, потом зашла в кабинет матери и открыла нижний ящик ее письменного стола — очень медленно и осторожно, словно содержимое ящика могло выпрыгнуть и ужалить ее. «Я похожа сейчас на Пандору с ее ящиком», — подумала Шарлотта, недовольная и собой, и своим страхом. Руки у нее были холодные, влажные и слегка дрожали; прежде чем достать из ящика папку, на которой было написано ее собственное имя — «Шарлотта», — и открыть ее, она на мгновение зажмурила глаза. В папке с самого верха лежало ее свидетельство о рождении.

— Ну вот видите, все действительно так и есть. Мама говорила правду. Можешь передать это Фэншоу, Макс, и, если хочешь, треснуть его еще раз. Все в порядке, мы действительно родные, а наши родители — мама и папа, это точно.

— Ты сама догадалась посмотреть наши свидетельства? — восхитилась Георгина. — Ну и умная же у тебя голова, Шарлотта. Тебе надо будет стать сыщиком, когда вырастешь.

— Ну нет, я хочу вести собственное дело, — возразила Шарлотта. — Какое-нибудь очень большое и мощное дело. Вот это мне понравится.

— Тебе надо как-то избавиться от этого дурака Фредди и стать во главе дедушкиного банка, — заявила Георгина.

— Это будет нетрудно, — вмешался Макс, — он же такой слабак. Можно столкнуть его в озеро, и он утонет, или заманить на дерево, и он никогда не сумеет оттуда слезть и так там и умрет от голода.

Шарлотта задумчиво посмотрела на брата.

— По-моему, есть куда лучшие способы, — проговорила она.

Глава 10

Малыш, 1978

Был день рождения Фреда III. Ему исполнялось семьдесят пять лет. И юбилейные торжества были отмечены из ряда вон выходящим событием — его уходом в отставку. За два дня до годовщины был устроен прощальный ужин для всех его коллег, друзей, соратников и восторженных поклонников с Уолл-стрит. А в этот вечер в доме на Лонг-Айленд устраивался колоссальный прием для всех членов семьи и личных друзей.

После приема Фред III и Бетси должны были отправиться в длительную поездку на Бермуды, чтобы как следует там отдохнуть и чтобы, как выразился юбиляр, он не путался в ногах у Малыша в те самые первые дни, когда тот будет осваиваться в банке в новом качестве.

Малышу даже не верилось, что эти перемены должны вот-вот произойти. Когда у него исчезли уже самые последние надежды на это, Фред вдруг как-то утром зашел в кабинет Малыша и как будто между делом сказал, что ему хотелось бы проводить побольше времени за игрой в гольф и поэтому через три месяца, в день своего рождения, он уйдет в отставку. Вот так вот просто взял и высказался. После чего повернулся и вышел из кабинета, и второй раз Малыш услышал его высказывание на эту тему только через три дня, когда в заключение заседания правления банка он повторил то же самое Питу Хоффману (сыну Найджела, который давно уже был в отставке) и другим старшим партнерам, причем сказал это так спокойно, словно информировал их о повышении полугодовых премий или о том, что прихватит лишний денек отдыха на празднование Дня благодарения.