Греховные радости - Пенни Винченци

До сих пор Малыш даже не осмеливался рассказать обо всем Мэри Роуз; но в этот вечер он вернулся домой с огромной охапкой красных роз в одной руке и бутылкой самого лучшего «Боллинжера» в другой.

— Добился, — выдохнул он. — Извини. Мы добились. — Ей незачем было даже спрашивать его, что он имеет в виду.

С тех пор каждый день, абсолютно каждый день он жил под страхом: под страхом того, что отец передумает; что сам он может совершить какую-нибудь глупость; что на бирже начнется очередной спад и Фред почувствует себя обязанным остаться и, как он любил выражаться, «привести дела в порядок». Но проходили дни, за ними недели, и не происходило ничего такого, что побудило бы Фреда изменить принятое им решение; на протяжении последнего месяца своего пребывания в банке он устроил целую серию деловых ланчей с основными клиентами, старшими партнерами по банку и Малышом, всякий раз повторяя за ланчем принятое им решение. Партнеры были явно польщены этим, решение его воспринимали в высшей степени одобрительно, обещали Малышу всяческую помощь и поддержку, а в частных разговорах друг с другом, за плотно закрытыми дверями, говорили, что уже давно пора было это сделать. Больше всех был доволен Пит Хоффман; вначале Малышу это показалось странным, но потом он наконец сообразил, что сын Пита, Габриэл, должен был вскоре окончить Гарвард и начать делать первые неуверенные шаги на Уолл-стрит. Фреду III Гейб не нравился: он говорил, что молодой человек чересчур доволен сам собой. Поскольку Фред никогда не менял ни о ком своего мнения, это означало, что будущее в банке «Прэгерс» Гейбу явно не светило; но когда во главе банка встанет Малыш, его шансы могут возрасти. Однако Малыш считал, что Питу еще придется попотеть над этой задачкой: у него и у самого было невысокое мнение о Гейбе. Но Малыш просто не мог поверить, что все-таки это наконец происходит. Что банк станет в конце концов его банком. Что он сможет управлять им, направлять его развитие, совершенствовать его. Сейчас, когда перспектива всего этого была как никогда близка, Малыша охватили нетерпение и возбуждение, удивившие даже его самого.

И вот наконец она настала, эта Суббота перед Понедельником, когда он переезжал из «кабинета наследника», которому теперь предстояло несколько лет стоять пустым, пока в нем не поселится Фредди, в огромный и темный кабинет, где громоздились книжные полки, где стоял старинный письменный стол, который Фредерик I привез с собой из Атланты, где в углу пристроился его же, теперь молчавший, телеграфный аппарат, где стояли и висели великолепные лампы, не выключавшиеся ни ночью ни днем, — и где обитали воспоминания. Они почти осязаемы, эти воспоминания, подумал Малыш; еще вчера он сам наблюдал, как его отец долго и неподвижно стоял в дверях в последний раз и вспоминал, переживая все заново: свою молодость, крах, потом медленное восхождение, тот день, когда раздался звонок Джикса Фостера — «Фред? Это Фред Прэгер? Фред, мне нужен банк», — появление среди стенографисток банка мисс Бетси Брэдли, войну, депрессию, лихорадочный рост города… И за всем этим, как общий фон всех и всяческих воспоминаний, — гигантские, вызывающие благоговейный трепет приливы и отливы денег в город и из него; сопутствовавшие этому страхи и надежды, победы и поражения, те колоссальные сила и власть, что несли с собой эти деньги, — все то, что любой хороший банкир способен был чуять носом и даже физически ощущать, просто стоя на улице. Единственное, что сейчас по-настоящему волновало Малыша, — сумеет ли он сам — и если да, то в какой степени — проявить необходимую чувствительность ко всему этому.

— Малыш, ты изумительно выглядишь! — воскликнула Вирджиния. — Помолодел лет на пять.

В поисках детей она заглянула сюда, под огромный бело-желтый тент; накрытое им пространство было так велико, что ей пришлось несколько минут оглядываться, прежде чем она их увидела: все ребята крутились возле сцены и на ней, баловались с микрофоном, рассматривали уже расставленные на главном столе карточки с именами гостей. И казалось, что все это громадное пространство под тентом заполняют цветы, тоже белые и желтые: по всему периметру стояли необъятные вазы с белыми и желтыми розами, длинные связки фрезий, переплетенные мхом, обвивали поддерживавшие тент столбы, а по обеим сторонам сцены и на столах мелкими желтыми и белыми цветами были выложены цифры «75».

Малыш стоял, смотрел на оккупировавших сцену ребят, и выражение лица у него было при этом какое-то чудное: он улыбался, но одновременно в нем чувствовалась и странная внутренняя напряженность… Однако выглядел он действительно изумительно: ярко-голубые глаза смотрели ясно и чисто; в смокинге, с бронзовым от загара лицом и почти выцветшими после проведенного в Нантакете лета волосами, он опять казался таким же привлекательным, беззаботным и счастливым, каким был когда-то.

— Ты смотришься прямо как прекрасный принц из сказки, — продолжала Вирджиния.

— Скоро уже не принц, — улыбнулся ей Малыш. — Король. Наконец-то.

— Да, наконец. Я так рада за тебя, Малыш.

— Ты тоже прекрасно выглядишь, Вирджи. Даже не верится, что ты и вправду мать тех вон двух уже почти взрослых барышень.

Шарлотта сидела на краю сцены, болтая ногами, пожалуй немного полноватыми; одета она была в кремового цвета платье от «Хлое», украшенное кружевами шантильи,[18] с массой оборочек на лифе, дразняще-низким вырезом и широкой юбкой, короткой ровно настолько, чтобы она еще не утратила права называться длинной; Шарлотта отлично сознавала, что такой туалет придает ей вид уже сексуально зрелой девушки. Волосы у нее были зачесаны вверх и до предела взбиты, золотистые глаза подведены, а губы слегка тронуты блестящей бледно-розовой помадой, что подчеркивало чувственность ее маленького, совсем еще детского рта, на котором как будто не обсохло молоко матери. «Очень даже привлекательная девушка», — подумал Малыш; правда, ее внешность создает о ней неверное впечатление: тот, кто видел Шарлотту впервые, скорее всего, принял бы ее за симпатичную и немного туповатую простушку. Малышу вдруг пришло в голову, что детское личико и острый ум — на самом-то деле весьма странное и опасное сочетание.

Он понимал, что Шарлотта, как любимая внучка деда, была фактически на положении кронпринцессы и что поэтому ему следовало бы относиться к ней, как относилась Мэри Роуз, с таким же недоверием и подозрительностью; однако племянница была столь обезоруживающе мила, так неиспорченна, обладала такими хорошими манерами, что он не мог заставить себя не любить ее.