Пышечка - Джули Мёрфи

школы на фургоне. – Он опять качает головой. – В общем, вел себя как мудак. И до сих пор иногда веду.

– Мне кажется, стесняться родителей – такая же часть взросления, как… не знаю… то, что мы становимся выше ростом.

Бо улыбается, не показывая зубов.

– Мне нравилось смотреть, как он вскрывает замки. Как он стоит и слушает замок, будто любимую песню. А потом раздается щелчок…

– Не знаю, имеет ли это для тебя значение, но я тебя мудаком не считаю. Ну, бо́льшую часть времени.

– Да я не столько об отце, – говорит он. – Скорее о бывшей. Эмбер. Я вел себя с ней чудовищно. Она из кожи вон лезла, чтобы меня поддержать. Ходила на все мои игры, даже ездила с нами на матчи в другие города, когда была такая возможность. А в благодарность я водил ее пообжиматься в темные кинотеатры или посмотреть баскет на телике в кабинете ее отца. Я был уверен, что нужен ей чисто для статуса, а потому не придавал нашим отношениям никакого значения и не делал ради нее ничего особенного.

Во рту у меня становится кисло. История кажется слишком знакомой, и я не хочу переживать ее заново.

– А чем занимается Лорейн? – меняю я тему.

Бо заливается краской до корней волос и закрывает лицо руками, так что его почти не видно.

– Она устраивает романтические вечеринки.

– Погоди. – Я изо всех сил сдерживаю смех. – Прости, что ты сказал?

Он откидывает голову на кровать.

– Романтические вечеринки[32].

– Типа… Э-э… С эротическими игрушками?

Румянец Бо приобретает багровый оттенок.

– Моя мама работает в доме престарелых, – говорю я, чтобы избавить его от неловкости, хотя краснеет он бесконечно мило.

Он оборачивается ко мне, и его лицо постепенно возвращает свой обычный оттенок.

– А я думал, она хозяйка конкурса красоты.

– Так и есть. Она хозяйка конкурса красоты, которая каждый день подтирает задницы старикам.

– Ого! Никогда бы не подумал.

Я вздыхаю.

– Такова гламурная жизнь.

– Так ты на самом деле записалась на конкурс?

– Ага, – киваю я. – А что?

Кажется, на этот счет не высказывался только ленивый, и, очевидно, Бо тоже есть что добавить.

– Ну, мне всегда казалось, что конкурсы красоты – это полный идиотизм, но я и про Долли Партон так думал.

Я улыбаюсь.

– Хороший ответ.

– А кем работала твоя тетя? – спрашивает он. – Та, которая умерла?

Я сглатываю.

– Она не работала. Жила на пособие по инвалидности.

– А, значит, ее смерть не стала для вас неожиданностью? В смысле от этого, конечно, не легче, но я это просто к тому…

– Стала, – говорю я тихо, но он меня слышит. – Мы ни о чем не подозревали.

Он ждет, что я скажу дальше.

– Она была большая, не как я. Весила больше двухсот кило. И у нее случился сердечный приступ. Она всегда обо мне заботилась, была второй матерью.

– Жаль, я не могу придумать ничего лучше, чем просто «сочувствую».

Некоторое время мы сидим, рассматривая тени деревьев на пластиковых жалюзи.

– Мне кажется, он был даже рад, когда я потерял стипендию.

– Почему он должен быть этому рад? – спрашиваю я, прекрасно зная, кто такой «он».

Бо скрещивает руки на груди и задевает своей рукой мою. От каждой мелочи – легкого прикосновения и закрывшейся двери – меня обдает жаром.

– Ну, не в том смысле, что он был счастлив, нет. Скорее, испытал облегчение. – Бо снова откидывает голову и разглядывает маленькие баскетбольные мячики, подвешенные на цепочках к вентилятору под потолком.

Я задумываюсь о том, как, должно быть, странно жить в этом святилище, посвященном спорту, которым ты больше не можешь заниматься.

– Мне кажется, это был мой билет в другую жизнь. Я хорошо играл. Настолько хорошо, что меня замечали тренеры из небольших колледжей, и, наверное, отец тоже это видел. Но никто никогда не хотел, чтобы я покинул Кловер. До того как меня взяли в «Святой Крест», подразумевалось, что здесь я буду жить и работать с отцом до самой смерти.

Каждое его слово отзывается у меня в душе. Его правда – и моя правда. У меня в голове есть такая версия моего будущего, в которой я остаюсь здесь навсегда. Живу с мамой, работающей до своего последнего часа, а потом остаюсь одна в доме со сломанной парадной дверью, забитом реквизитом конкурса красоты и пластинками Долли Партон. Знаю, звучит уныло, но есть нечто успокаивающее в четком понимании того, как сложится твоя жизнь. Неожиданности никогда еще не приносили мне ничего хорошего.

– Я не виню его, – продолжает Бо. – Это чувство, когда люди тебя покидают… Оно страшное.

– Ага, я тебя понимаю.

Кажется, мы говорим о разных потерях. Ведь иногда простой билет на самолет может все исправить. А иногда – нет.

В дверь стучат.

– Заходи.

– Привет, сынок. – Отец Бо похож на его уменьшенную версию: крепко сбитый и широкоплечий. Заметив меня, он кивает.

– Пап, это Уиллоудин, – произносит Бо. – Мы вместе учимся. И она тоже работает в